Медиамакс представляет вниманию читателей роман Джека Ашьяна «Мамикон», переведенный с английского языка на русский Арташесом Эмином в 2012 году. Роман публикуется с продолжениями в русской секции нашего сайта по субботам.
Части I-V читайте по этой ссылке.
11. ПОГОНЯ
Передвижения Мамикона в течение четырёх дней после побега были предельно затруднены. Турецкие военные и полиция прочёсывали весь район – они были на дорогах и просёлках, в городах и сёлах по пути следования Мамикона на север. Таллал в итоге должен был направиться на север – домой в Йозгат. Мамикон очень рассчитывал на это.
Он также считал, что Таллал доберётся туда раньше него – хоть ему и предстояло преодолеть большее расстояние, но он был верхом. Маловероятно, что он надолго задержится в Йозгате. Мамикон знал – надо быстро добраться до Йозгата, иначе можно потерять Таллала навсегда. Трудно предсказать, куда бы направился турок после того, как поползли слухи о том, как он поступил с Мамиконом, и единоверцы мусульмане стали бы отвергать его. В определённых обстоятельствах эти проклятые турки не знали прощения. Им ничего не стоило отрубить руку стащившему кусок хлеба или голову неправомерно познавшему свою же женщину.
Мамикон подобрал скудные пожитки: оружие, узелок с золотыми побрякушками и еду (кишащую муравьями), но у него не было коня. И ему нехватало своего ятагана. Он прибегнул к своей системе бегом-шагом-бегом, чтобы выиграть время. На самом деле эту систему изобрёл не он. Он услышал о ней от странствующего сказочника, который рассказывал, как в далёком прошлом армянский генерал нередко озадачивал врагов, внезапно появляясь там, откуда, по надёжным данным разведки, он и его армия должны были находиться слишком далеко, чтобы представлять угрозу. Генерал пользовался системой бегом-шагом-бегом.
Он бежал и шагал по козьим тропам через Аманусскую гряду южнее Мараша. Маршрут подводил его к деревне Еребакан. Он рассматривал возможность посмотреть, что сталось с общиной после того, как он их покинул. Хотя, видимо, этого не стоило делать. Он и не надеялся, что парон Тигранян или кто-либо ещё были там или были вообще живы.
Из всех, кто примкнул к нему по пути на юг и обратно, ему больше всего нехватало Арама, и иногда – Татевоса. Татевос тот ещё мужик, хоть и был слишком сентиментален. Эта сентиментальность и погубила его. Память вернула ему образ Аракси, его удивило то, какая мысль при этом потрясла его: интересно, сколько из бедняжек, которых многократно насиловали, теперь были беременны, если вообще остались в живых. Надо задушить эту идею, Мамикон. Твои постыдные мысли становятся всё низменней.
Быстрая смена дня на ночь в горах чуть не застала его врасплох без подходящего места для ночлега. Ходить в темноте по тропам, которыми он пользовался, было слишком опасно. Но ему повезло. Чуть выше по склону среди нагромождения скал с правой стороны обнаружилось нечто похожее на пещеру. Если там не нашло приют какое-то животное, то место могло оказаться подходящим для ночлега. Перекинув маузер за плечо, а лук с колчаном – за другое, он легко туда взобрался. Мамикон заглянул внутрь – ничего. Он глубоко втянул ноздрями воздух и не унюхал ничего такого, что указывало бы на присутствие медведя, или кого-либо ещё из горных обитателей, затем прошел вглубь пещеры.
Мамикон устроился возле входа спиной к стенке и вынул сыр, всё ещё кишащий муравьями. Это его не беспокоило, он стряхнул муравьев, перекрестился и впился зубами в песчанистую массу. Хоть вода в фляге осталась свежей. С приближением осени к ночи уже холодало, но он решил не беспокоиться об этом. Будь, что будет – кисмет. Вздохнув, он вытянул ноги, дивясь тому, как исцелилось бедро – хоть оно и ограничивало размах ноги при ходьбе или беге, от чего он слегка хромал. Но боли не было. Наутро тропа пойдёт вниз, и тогда...
- Вали отсюда, или ты – труп!
Мамикон не шелохнулся, даже не повернул голову в направлении мальчишеского голоса, прозвучавшего сзади из полной тьмы.
- Я сказал – проваливай, - голос стал чуть пронзительней.
- Давай поделим это место между собой, парень, - мягко проговорил Мамикон.
- Мне тут никто не нужен, чеши отсюда! В последний раз говорю, - голос стал более спокойным.
- Ладно, мальчик, я ухожу. Если ты голоден, я оставлю тебе здесь немного сыра...
- Да уйди же ты...
Соскользнув с уступа, Мамикон перевернулся на живот, держа снаряжение в одной руке, и нащупал себе в темноте более-менее безопасное место прямо под пещерой. Он не стал рисковать и искать другое место – можно было упасть. С восходом солнца всё равно надо уходить.
Его разбудило не солнце, а щебень, посыпавшийся с уступа, когда обитатель пещеры попытался соскользнуть с него вниз. Мамикон мгновенно очнулся, прикидывая, что это могло быть и внезапно оказался удерживающим маленького мальчика от падения на спину.
- Привет, - а что ещё можно было сказать?
- Отпусти меня – ты устроил засаду!
- Мне пришлось спать тут на выступе из-за тебя. Куда, по-твоему, мне было идти в такой тьме?
- Ладно, отпусти...
Мамикон заметил, что метрах в двух внизу тропинка уже просматривалась и была более-менее безопасной. Он отпустил мальчика. Тот упал с лёгким вскриком, обеими руками хватая Мамикона для устойчивости и грохнувшись на спину. Лицо его ещё окончательно не сформировалось, но в глазах было что-то...
- Чем это ты собирался меня прикончить? - спросил Мамикон, пока мальчик, явно с пустыми руками, отряхивал с себя пыль.
- Вам, горцам, доверять нельзя, поэтому я тебя надул, вот и всё.
- У тебя хорошо подвешен язык для недолетка. Что ты тут делаешь? Ты один?
- Не твоё дело! У меня нет ничего ценного, так что нечего меня грабить, и вообще мне пора.
- Ты в двадцати пяти километрах и добрых пяти часах хода от чего-либо, вот я и спрашиваю. Ты один?
- Так я и скажу... ха... чтоб ты меня зарезал и продал мою одежду?
- Ты бы не забился в пещеру один-одинёшенек, если бы у тебя с собой были друзья. Ты или заблудился, или – псих, это единственные причины, по которым кто-либо твоего возраста может оказаться в этой глуши без пищи, воды и оружия.
- Ты неправ, да и разговоры эти мне надоели. - С этими словами мальчик направился вниз по тропе, которой намеревался воспользоваться Мамикон. Оставаясь сидеть достаточно долго, чтобы разжевать шмат вяленой говядины, закусить парой кусков сыра и запить глотком воды, он тронулся в путь. Каждое утро он проходил шагом два километра, чтобы размяться, прежде чем перейти в фазу бега. Он был уж почти готов разбежаться, когда от его черепа отскочил тяжёлый камень, сбросив его лицом вниз на покрытую галькой тропинку. Он не отключился, просто оказался на секунду оглушён. Он не знал, поранило ли голову, но она уже болела и пульсировала. Мамикон не пошевелился, когда услышал приближающиеся шаги. Остался лежать неподвижно, когда они остановились рядом с ним. Не шелохнулся, когда к его рюкзаку потянулись руки. Когда вес рюкзака сошёл со спины, стало ясно, что обе руки метателя камней должны быть заняты. Перевернувшись на бок, он схватился за ноги и резко потянул их из-под тела, склонившегося над ним. Одновременно прозвучали глухой стук, устрашённый вопль и крик узнавания, последний – от Мамикона.
- Ты что, парень, надумал прикончить меня?
- Так ты же следил за мной, что мне оставалось делать?
- Куча навоза! Я просто иду в том не направлении. - Его уже стали злить вторжения этого мальчика в его жизнь. Сначала его лишили сна, а теперь вот – шишка на голове.
Мальчик почувствовал в голосе Мамикона раздражение, которого раньше не было. Вообще-то слова этого мужчины всё время звучали правдоподобно. Возможно…
- Извините, господин, я наверно не так о вас думал. Пожалуйста, не делайте мне ничего плохого, и я клянусь больше не стану беспокоить вас.
- Не так шустро, молодой человек. Сначала ответь на пару вопросов. Что ты здесь делаешь? - Они смотрели друг на друга, распростёршись на тропе – мужчина на боку, а мальчик на мягком месте, с захваченными в клещи щиколотками.
- Я… я… не твоё дело!
- Теперь это уже моё дело. Мне неохота всё время оглядываться, как бы этот олух не выкинул бы что-нибудь ещё.
- Я не обязан ничего говорить. Оставь меня, или…
- Или что? Я намерен хорошенько отдубасить твою хитрую жопу, чтобы вбить в тебя немного разумения. Так что давай, отвечай. - Он хорошенько дёрнул мальчика за ноги.
- Довольно. Я сбежал из дома и иду в Фекке, где живёт один из моих старших братьев. Я очень голоден и хочу пить.
Мамикон почуял в голосе мальчика зерно правды – немного, но достаточно, чтобы отпустить ему щиколотки, сесть и пошарить в его рюкзаке. - Почему ты не взял сыр, который я тебе давеча предложил?
- Откуда мне знать, кто ты такой? Ведь мужчины… - Он одёрнулся: - В горах не знаешь, кто кем окажется.
- Вот, бери. Муравьи съедобны, но если хочешь, можешь их стряхнуть. Я отрежу тебе и ломоть бастурмы. Ешь медленно и пока не пей пару минут. Я сам иду по направлению к Фекке, и некоторое время мы с тобой будем попутчиками. Как тебя зовут?
- Сади… Сади, а тебя?
- Ты турок, мальчик?
- Да. Мой отец выращивает маки возле Килиса. А как зовут тебя, господин?
- Эргюн, сын Гёкдена из Йозгата.
- Я никогда не встречал такого большого мужчину. Чем ты занимаешься?
- Я выполняю специальные поручения вали Йозгата.
- При свете дня и я понял, что ты видно занимаешься чем-то особым, но всё-таки решил перестраховаться. Ведь тебя вполне мог послать за мной отец.
- Зачем ты сбежал из дома? И сколько тебе лет?
- Мне… пятнадцать. И я не могу сказать тебе, зачем сбежал.
- Ты совершил нечто противозаконное?
- Нет-нет, ничего такого. Просто крупные неприятности с отцом и матерью, вот и всё.
- Ладно, меня это не касается, при условии, что ты мне больше не будешь доставлять неприятностей. Я поделю с тобой что имею, и мы как-нибудь обойдёмся, согласен? –
Парень стал подниматься на ноги, и Мамикон хлопнул его по попе, чтобы скрепить оглашённый односторонний пакт.
Мальчик вихрем развернулся с выражением негодования на лице, которое быстро сменилось на вымученную улыбку. Мамикон улыбнулся. Нынешнюю молодёжь было не понять. Парень явно был каким-то недотрогой.
Когда они тронулись в путь по тропе, Мамикон сделал вид, что злится из-за шишки, выросшей сбоку головы. Он показал мальчику свою систему бегом-шагом-бегом, но это оказалось бесполезным. Мальчик не выдерживал заданного темпа. Под конец дня Мамикон принял решение: он предоставит мальчика самому себе, иначе никак не догонит Таллала, если приспособится к черепашьему темпу этого парня. На следующем привале, а после появления мальчика частота привалов утроилась, он объявил о расставании.
- Ты меня задерживаешь, парень. Я вынужден оставить тебя.
- Ничего, Эргюн ага. Я справлюсь… - Мамикон засомневался. Мальчик выглядел подавленным, а эти глаза… - Я знаю, что задерживаю тебя. Ты, наверно, на важном задании.
- У меня нет выбора, парень. Мне надо спешить. Всю еду я оставляю тебе. Я всегда смогу что-нибудь подбить на дороге. Жаль, у тебя не в чем держать воду. У меня только одна фляга…
- Не беда, господин. Вы и так уже поделились со мной и едой, и водой. Оставьте меня, я и вправду могу обойтись.
Сунув в руки мальчику узел с сыром и бастурмой, после некоторых колебаний он, нахмурившись, передал ему и флягу. - Ладно, будь осторожен и никому не доверяй на дороге. Если в следующий раз кто-нибудь заберётся в твою пещеру, не рыпайся. Сиди тихо, пока он не уйдёт.
Мальчик медленно кивнул, подняв правую руку вверх в знак прощания. Мамикон повторил этот жест, повернулся и рысцой пустился вниз по горной тропе. Оставалось ещё примерно четыре часа света, и он намеревался использовать их на все сто. Где-то через километр он достиг широкой открытой поляны с небольшой рощей карликовых вечнозелёных деревьев посередине, означавших, что поблизости была вода. Перестав бежать, он зашёл в рощу в поисках возможного источника – ему хотелось пить, хоть он ещё не полностью иссох. Он уже забрёл глубоко в рощу, когда пронзительный душераздирающий крик остановил его, как вкопанного. Затем – ещё один вопль, за которым последовал хохот, перемежаемый улюлюканьем. Мамикон подполз к краю рощи и глянул вверх по тропе. Там было четверо усатых мужчин при винтовках, с перекинутыми на груди крест-накрест патронташами и подвязанными к поясам тяжёлыми саблями, в каракулевых бушлатах и сапогах. Поймав мальчика, они спустили с него штаны и разорвали в клочья рубаху. Один держал в захвате его шею и голову, двое других с двух сторон держали за голый зад и прижимали ноги к животу. Четвёртый пристроился сзади с членом наизготовку, готовясь вонзить его. Мамикон узнал мальчика по обрывкам одежды. Сади почти не было видно, если не считать голой задницы. О слабости, питаемой мусульманами к мальчикам в качестве предмета плотских утех, Мамикон слышал неоднократно. Турки и курды предпочитали или толстозадых пышнотелых женщин, или же молоденьких, гладкокожих мальчиков. Проклятье!
Натянув лук, Мамикон послал первую стрелу в сердце курда, который начал было проделывать поступательные движения, от чего Сади снова стал орать. Вторая стрела вонзилась в шею того, кто держал мальчика за горло. Сади упал на землю, так как двое, державшие его на весу для утехи своего похотливого подельника, пали на четвереньки и бросились к деревьям. Не отводя от них глаз, Мамикон устранил третьего, который совершил ошибку, поднявшись на ноги для последнего броска. Четвёртый добрался до зарослей на той же стороне тропы, что и Мамикон. Великан сложил лук, взял в руки винтовку, проверил взвод и стал ждать. Мест для укрытия было мало, так что курд и армянин взяли друг друга на мушку почти одновременно. Мамикон оказался проворней на долю секунды, и нос курда исчез по пути пули вглубь его мозга.
Мамикон откинулся, завёл лук и винтовку за плечо, и пошёл посмотреть, что сталось с Сади.
Они уставились друг на друга – Сади пытался прикрыть груди лохмотьями рубашки, не отводя от Мамикона глаз – дрожащие губы выдавали её муки и страх.
- В тебе, парень, много больше, чем может показаться на первый взгляд… Тебя поранили?
С печатью ужаса на лице она медленно кивнула с широко раскрытыми глазами, судорожно прижимая к себе руки.
Мамикон поднял правую руку. - Я не притронусь к тебе… Где твои штаны?
- Где-то там, позади… Пожалуйста, не делайте мне больно…
- Заткнись, девочка! Я не трогаю девочек… или женщин… или мальчиков. Сейчас я найду твои штаны, потом посмотрим, что можно сделать с рубашкой. И тогда поговорим. - Мамикона разозлило её предположение.
Обнаружив штаны в ста метрах вверх по тропе, он бросил их к её ногам у дерева, за которым она укрылась, подождав, пока она оденется и выйдет.
- Почему ты не открылась мне? Думаешь, я бы бросил тебя, если б знал, что ты девочка-замухрышка?
- Откуда мне знать, что бы ты сделал, если б узнал?
- Им же ты сказала?
- Нет, - тихо промолвила она. - Они… сначала приняли меня за мальчика, как и ты. Они… - она запнулась, - всё равно захотели сделать это.
Мамикон так и подумал, когда увидел их. - Кто ты такая и что, во имя аллаха, делала тут одна в горах? На этот раз, девочка, ты расскажешь мне всю правду… Постой, как твоё настоящее имя?
Фото: Иллюстрация: Наира Мурадян (специально для Медиамакс)
- Меня зовут Гюзель. Я сбежала из дома. Мне восемнадцать, и мои родители заставляли меня выйти за овдовевшего каймакана, шефа полиции. Боже мой, Эргюн ага, ему под семьдесят, у него почти не осталось зубов, его глаза всё время слезятся, и изо рта его воняет хуже всего на свете. Я не могла не сбежать.
- Ты ведь сознаешь, что обесчестила этим своих родителей?
- Я знаю, что я сделала, Эргюн ага, но уж лучше я помру в этих горах, чем разделю ложе этого человека. Знаешь, мама на самом деле плакала и молила у меня прощения. Но мне восемнадцать, и всех тревожило то, что я оставалась незамужней. Все мои сёстры уже были замужем, но меня никто не брал, потому что я тощая, как они говорили. - Слова лились непрерывным потоком.
- Ты сможешь сейчас ходить? - Мамикону вспомнилась Ракел.
- Думаю да… Я… - она осеклась.
- У тебя кровотечение, да? – Он сказал это, не глядя на неё. – Думаю, это не так страшно. У женщин это бывает, когда их… - Он не смог произнести этого. - Давай в путь, женщина, но сначала посмотрим, что есть для нас пригодного у этих отребьев.
Он выбрал для неё лучшую винтовку с боеприпасом, взял бурдюк с водой и собрал все их узелки с едой: там были козий сыр и рисовые шарики, а также взял два коротких шерстяных пледа. И, что самое важное – выбрал для себя саблю.
Эту ночь они провели, устроившись спать на виду друг у друга среди камней на тропе. Наутро Мамикон сообразил, что его утренняя оправка накануне должна была доставить женщине определённую неловкость, так как он тогда беспечно помочился среди камней, когда “мальчик” стоял рядом, хоть и спиной к нему. На этот раз он проявил предусмотрительность и спустился вниз по тропе, чтобы дать ей уединиться. Вскоре она появилась, одарив Мамикона ослепительной улыбкой. Он невольно улыбнулся в ответ, но что теперь ему было с ней делать…
- А ты мне правду рассказала про то, что направляешься в Фекке в дом брата.
- Частично. Это дом не брата. Там живёт моя тётя. Я бы не посмела постучаться в дом родственникам мужчинам. Они бы за волосы потащили меня обратно домой. Если честно, я боюсь за свою жизнь из-за того, что сделала. Ты прав, для родителей это дело чести, к тому же я нанесла оскорбление большой шишке, можно сказать – паше родного города.
- Забудем пока об этом. Давай пойдём куда идём и будем надеяться на лучшее.
Они прошагали целый час прежде чем Мамикон перешёл на рысцу. Пройдя так полкилометра, он сел и стал дожидаться её. Наконец она появилась, полностью выдохшись, как и накануне. Свою четырёхкилограммовую винтовку она по пути выбросила. Посмотрев друг на друга, оба разразились смехом.
- Я бы понёс тебя, женщина, но ты мне не жена и не сестра, и определённо не имеешь ранений, которые оправдали бы такое поведение.
Она ухмыльнулась: - Ты такой благовоспитанный. Никогда не встречала мужчину, проявлявшего бы такую учтивость в отношении женщин.
- А я никогда не встречал взрослую женщину, которая так удачно косила бы под мальчика. Не принимай всерьёз, но меня мучает один вопрос – как тебе удалось так хорошо скрыть себя. Ведь у тебя… эээ… эти… да ну, забудь!
Ничего не сказав, в ответ она протянула в руке примерно двухметровую шаль. Он кивнул и сменил тему разговора: - Завтра мы дойдём до реки, и там подумаем, каким путём лучше всего доставить тебя до Фекке.
По мере их приближения к Джихуру ландшафт стал смягчаться. Но подойдя наконец к берегу реки, они оказались на двадцатиметровом обрыве, с которого невозможно было спуститься к воде.
- Ты умеешь плавать? - Вопрос на самом деле был непринципиален. Он и сам не рассчитывал переплывать стремительный поток.
- Умею, но неужели ты думаешь, что я одолею это течение.
- Я и сам не смог бы, женщина. Я думаю найти колено в реке и поискать там что-нибудь, на чём можно удержаться в воде. А там течение само вынесет нас на противоположный берег.
Найдя поваленное дерево, Мамикон затолкал ствол в воду, навалил на него оружие и одеяла, уложив сверху еду, затем оба взобрались на него с двух концов и поплыли. Менее чем за десять минут они уткнулись в противоположный берег.
- Тут слишком прохладно, женщина, чтобы оставаться в одежде. Возьми одно из одеял и сними всю одежду, чтобы высушить. Я сделаю то же.
- А одеяло зачем?
- Чтобы прикрыться… зачем же ещё.
- Я всё равно буду чувствовать себя голой… мы оба будем голыми под одеялами – это неприлично. - Глаза выдавали в ней смятение.
- Юная женщина, для нас не менее неприлично, не состоя в родственных или иных отношениях и будучи в полном уединении, находиться здесь друг подле друга. Не в наших силах что-либо тут изменить, разве что если каждый пойдёт своей дорогой.
- Я не смогу выйти замуж, если об этом станет известно.
- Девочка моя, ты также не сможешь выйти замуж, когда закоченеешь и умрёшь.
- Лучше умереть, чем…
- Плевок верблюжий! Заткнись и ответь на вопрос: видел ли я тебя голой?
- Да, думаю, что видел…
- Я тебя хоть коснулся?
- Нет.
- Ты считаешь, что я тебя обесчещу, если мы окажемся голыми под своими одеялами?
- Нет, но…
- Хватит. Закрой рот и делай как я говорю.
- Ты не будешь смотреть, как я раздеваюсь?
Мамикон зарычал: - Зайди за кусты. И ни слова больше! - Этих женщин было не понять.
Гюзель появилась через несколько минут, цепко прижимая к себе плед, и уселась вблизи таким же манером замотанного Мамикона. Оба смущённо улыбнулись.
- Видишь, разве так не лучше.
- Телу удобнее, но мне как-то неуютно.
- По-моему, человечество – заложник излишне развитого воображения. Твоя нагота, да простится мне её упоминание, не меняется от того, прикрыта ли она одеялом или одеждой.
- Пожалуйста… ты прекрасно знаешь, что я имею в виду и каково мне сейчас. Я знаю – ты человек чувствительный, и мои слова не пропадают даром.
- Довольно, женщина. Мы исчерпали эту тему. Если ты настаиваешь на разговоре об этом, мне придётся поверить, что ты этим желаешь привлечь внимание к своей наготе.
Гюзель возмущённо фыркнула.
Именно в этом состоянии завуалированной наготы их застукал турецкий патруль. Мамикон слышал их приближение, но вокруг нехватало зарослей, чтобы скрыть их, – он только припрятал оружие под кустом. Патруль вынырнул из-за лощины и достиг их до того, как армянин смог бы ускользнуть вниз по реке.
- Гюзель, - он впервые назвал её по имени. - Гюзель, притворись пожалуйста, что ты моя жена. Мы идём навестить твою тётушку в Фекке, ладно?
Она улыбнулась. - Я не против. Тётушку зовут Зора Кюджел, вдруг спросят.
Подъехав прямо к ним, всадники, которых было двенадцать, и их сержант спешились. - ---- Добрый день, сказал он. Кто вы и что тут делаете. Мамикон ответил, что ведёт свою невесту в Фекке навестить тётю, прежде чем его призовут в армию. Да, мы из Килиса, там, за горами. Нет, мы не падали в реку. Просто решили выкупаться и помыться. Нет, нам никто не попадался по пути. Вроде всё тихо-мирно. Нам следует что-то знать? Это хорошо, а то уже надоели все эти хныки армяне. Здорово, что великий Кемаль паша зачищает их. Нет, я отстал от последних развитий. Спасибо, да будет с вами Аллах.
- Ну, как тебе замужество на пять минут.
- Вполне по мне. - Она снова улыбнулась Мамикону – великану стало не по себе от своей реакции на её улыбки. Они ему нравились.
Надев высохшую одежду, сохраняя приличия – за кустами, они решили переночевать там же. Наутро, перекусив сыром, рисовыми шариками и бастурмой, стали думать, как быть с тем, что Мамикону следовало спешить.
- Мой пол не должен играть роли в твоём решении. Ты же смог меня бросить, когда думал, что я мальчик, это решение должно остаться в силе.
- Чепуха. Я не желаю, чтобы из-за тебя меня мучила совесть. Я сдам тебя твоей тёте – это не обсуждается. Те курды были не единственными в этих горах.
- Послушай, я и до тебя туда шла и уже прошла больше половины пути, когда встретила тебя.
- Да, потом ты встретила других. Не думаю, что ты сейчас здесь разглагольствовала бы, если бы я не подоспел вовремя… Шшш, я слышу звук копыт.
Мамикон решил, что чавуш, сержант, видимо описал его своему капитану, и им захотелось допросить его. По размерам он вполне подходил под объявленного в розыск беглеца. Мамикон отослал девушку в сторону от тропы, спрятаться в вездесущих камнях. Сам он занял позицию в противоположной стороне и стал ждать. Да, это оказался тот же патруль. Быстро проскочив мимо них, они вернулись через десять минут в расчёте на то, что эти двое не могли уйти далеко за это время. Мамикон прикинул, что дюжину мужчин при свете дня он вряд ли одолел бы. Он бы прикончил четырёх, может пятерых, прежде чем его взяли бы в кольцо. Эти турки были солдатами, а не новобранцами, реквизированными в полицию, как в подкомандном Таллалу подразделении. Не сходя с лошадей, они внимательно осматривали окрестности, медленно продвигаясь вниз по тропе.
Когда они удалились, и двое тронулись в путь, Гюзель проявила любопытство:
- Мне кажется, они искали нас, или обоих, или одного из нас.
- Несомненно.
- Как ты думаешь – с чего бы это. Сначала я подумала, что ищут меня, но армию не стали бы вовлекать в поиски сбежавшей из дому женщины.
- Они ищут меня.
- Почему.
- Я не тот, как ты думаешь.
- Я даже не думаю, кто ты. Тебя и вправду зовут Гёкден.
- Нет.
- Ты – преступник.
- Полиция и армия гонятся за мной.
- Ты вне закона.
- Видимо, да.
- Это не ответ.
- Ответы, как и вопросы, излишни, если знаешь, что вначале я тебе соврал.
- Я тебе доверяю.
- Почему? Из-за того, что я тебя не тронул?
- Я доверяю тебе из-за того, что вижу в твоих глазах.
- Я – простой кузнец, которому никогда не приходилось лгать.
- Так зачем же теперь?
- Я многих убил, некоторые были хорошими людьми, некоторые – плохими, но всех их я убил по вражде.
- Я видела, как ты убиваешь. Те четверо, которых ты пришил, были похожи на остальных, которых ты убивал?
- Да, многие. Но я убивал и служивых, которые не выбирали, где им быть.
- Пожалуйста, скажи мне, почему ты убивал? За что тебя преследуют?
- Если бы я тебе открылся, кто я на самом деле, я бы… потерял тебя…. - Он не смотрел на неё. Она остановилась, как вкопанная, и ему тоже пришлось остановиться.
- Я так рада это слышать, правда. Я тоже не хочу тебя терять. Кто ты, что заставит меня отвергнуть тебя, если я это узнаю?
- Если ты узнаешь, это поставит тебя в опасность. Тебе лучше не знать.
Не ответив, она зашагала, и Мамикон последовал за ней. Он сам себя удивил, сказав, что не хочет её терять. Что это на него нашло? Только произнеся эти слова, он понял, что она стала для него чем-то важным, и он не знал – почему? Докучливый Сади превратился в красивую женщину Гюзель, которую не хочется терять… Я тоже не хочу тебя терять… Клянусь шароварами матери, что за слюни! Хватит этой чепухи, хотя бы до тех пор, пока дышит Таллал.
До Сихуна оставалось пятьдесят километров. Большую часть двух дней они прошагали по пересечённой горной местности, каждый раз прячась, когда им что-то слышалось. Дойдя до реки, Мамикон припомнил именно то место, где они пересекали её в прошлый раз, чтобы избежать Фекке. Приближался миг, которого он страшился. Он отгонял мысль оставить Гюзель и признавался себе в этом. Когда их глаза встретились, она улыбнулась – ему понравилась искра в её больших карих похожих на озёра глазах. Двинувшись вверх по течению, они прошли полпути до Хаджина, пока не нашли небольшую плоскодонку, привязанную к берегу для чьих-то нужд. С комфортом переплавившись на нём через реку, они направились к Фекке. Уже темнело, когда они увидели довлеющий над городом минарет. Оба стали на берегу, который обозначал им направление.
- Здесь мы расстаёмся. Прощай. - Мамикон поднял правую руку, обращённую к ней ладонью.
- Прощай, да будет с тобой аллах. - Пристально посмотрев на него, она резко развернулась и побежала прочь. Посмотрев ей вслед, Мамикон кивнул неизвестно чему и поднял взор к небу, чтобы сориентироваться на северо-запад. Он чувствовал грусть, его одолевало недоумение, однако двигала им решимость. Он решил переночевать на месте, даже не поев.
Разлёгшись на земле и сомкнув ладони под затылком, он задумался, разглядывая звёзды.
Он чувствовал себя более одиноким, чем когда-либо в жизни. Преданность. Долг. Вот в чём было дело – в долге.
Долг перед страной оторвал его от дома, послав учиться в академию. Отец, похлопав его по плечу, сказал, что это открывало перед ним хорошие возможности. Тогда он впервые почувствовал себя одиноко.
Долг перед товарищами по оружию послал его ползком, одного и беззащитного, под треск пулемётов и грохот орудий, спасать из-под огня свой гибнущий отряд. Слово «одиночество» тогда даже не могло описать его состояния.
Долг пред истреблённой семьёй послал его очертя голову по родной земле вдогонку за убийцами. Одиночество сомнения, сомнительная убеждённость преследовали его.
Верность данной клятве не дала ему уплыть к безопасности с Арамом и остальными. Его сердце защемило, когда лодка отплывала от берега. Это было самое одинокое мгновенье.
Долг и ответственность, которую он чувствовал перед Гюзель, заставили его отослать её, пока она не погрязла в крови и ужасе, в которых он увязал.
Его чувство одиночества оказывалось перманентным. Гюзель стала последней соломинкой в ряду самоотрешений, довлеющих над его жизнью. Теперь, когда Гюзель ушла, у него не осталось ничего в жизни. Ничего, кроме жажды мести, которая так часто шла вкривь и вкось.
За это время он потерял Татевоса. Лицо его на миг озарилось улыбкой при мысли о Татевосе, этом эффектном, стремительном юноше, который, казалось, так много знал о мире и так мало разбирался в жизни.
Да ладно, он уж постарается, как может, добиться цели… Скорей всего сдохнет где-нибудь на пыльной дороге с ножом в спине… Сон одолел его.
Ещё до рассвета Мамикона стали трясти, чтобы разбудить. Его защитная реакция чуть не сбила Гюзель с ног.
- Что за… Что ты тут делаешь? - Оставшись сидеть, он не смог скрыть радости в улыбке, играющей на смуглом лице.
- Я должна была найти тебя, как бы там тебя не называли.
- Ты не в своём уме, девочка. Ну-ка, гони обратно к своей тётушке!
- Я не могу обратно. - Её голос прозвучал почти воодушевлённо. - Её муж не позволил, когда она раскрыла ему обстоятельства моего прихода.
- Куча навоза! Ты не можешь оставаться со мной, женщина.
- Конечно могу, - сказала она, упав на колени, обняв его голову и прижав к груди. - Я хочу быть с тобой…
Мягко оттолкнув её, Мамикон тихо проговорил: - Будь время другим, я бы принял тебя. Но сейчас я должен сказать нет. - Её руки всё ещё оставались на уровне его плеч.
- Мне некуда идти. Нельзя ли мне остаться с тобой? Обещаю, я не буду обузой. Я буду бежать, как ветер. Я не стану разговаривать. Я сделаю всё, что ты скажешь. Я…
- Довольно. Можешь пойти со мной, пока мы не подыщем тебе безопасное место.
В ответ Гюзель снова прижалась к нему, поцеловав в щёку. Мамикон отдёрнулся: - Ты не знаешь, кто я. Если б знала, ты бы, женщина, со мной так не вольничала.
- Мне всё равно, как тебя зовут. Я знаю, кто ты. Ты – добрый, нежный, отзывчивый, спокойный мужчина, который и мухи не обидит. Это всё, что мне нужно о тебе знать… Вот…
- А если бы ты обнаружила, что я не из ваших, не мусульманин?
- Так я и так давно это знаю, ты – гяур, неверный. Я же видела, как ты перекрестился в пещере перед тем как поесть. Тебя в проёме высвечивала заря. Кто ты – халдей, якобит, несторианец, армянин или грек?
- Армянин.
- И я знаю, что ты женат… Сколько у тебя детей и откуда ты?
Мамикон посмотрел на полоску у себя на пальце. Он не смог ответить. Её вопросы всколыхнули прошлое, как если бы ему в сердце вонзили копьё.
- Извини, я сделала тебе больно?
- Ничего. Давай чем-нибудь перекусим и тронемся в путь.
Она достала большой вязаный мешок, набитый едой, который, вся в слезах, передала ей тётушка. Они перебили голод мягким пиде, яйцами всмятку и бастурмой. У Мамикона разыгрался аппетит, по мере наполнения желудка его настроение смягчилось.
- Я был женат, Гюзель, и у меня было трое детей. Они все мертвы. Вот почему я в бегах.
Она подумала над этим. - Твою семью убили?
- Да. Я преследую человека, который их убил.
- Ты можешь об этом говорить?
- А говорить больше нечего, правда. Тот, кто их убил, был моим другом. Я поклялся убить его. Прежде чем убить мою жену, он её изнасиловал. Уже шесть недель, как я пытаюсь нагнать его.
- Ты знаешь, где он?
- Могу догадываться, думаю, он направился домой в Йозгат. Он – сын тамошнего вали.
- О! Значит он – турок?
- Да.
- Из-за того, что он сделал, ты теперь ненавидишь всех турок?
- Я никому больше не доверяю. Я считал его своим другом. Он делил со мной хлеб-соль за моим столом, пил тан, что подавала ему жена. Он зарезал её с ещё неродившимся дитём. Он убил моих детей, мать и отца, пятерых моих братьев. Ты бы доверяла человеку, или его нации, если всё это он делал во имя своей страны?
- Страны? Ты хочешь сказать, что всё это он делал по приказу?
- Ну да. Он руководил подразделением полиции. Он и его отряд убили 900 мужчин, женщин и детей, они стёрли мою деревню с лица земли единственно из-за того, что они – турки, а наши были армяне. И я должен доверять туркам? - Он остановился, не зная, чего ожидать.
- Мне ты можешь доверять. - Это было сказано тихо, почти умоляюще.
Настал его черёд протянуть руки и прижать её к своей могучей груди. Он остался так, не говоря ни слова, черпая новые силы в человеческом существе, которое видимо любило его. Он так долго и неподвижно держал её в объятьях, что она, наконец, подняла к нему лицо, чтобы заглянуть в глаза.
- Как по-армянски будет «я тебя люблю»?
Вместо ответа он прижался щетинистой щекой к её щеке и остался так ещё немного. Утро выдалось солнечным и ярким, и раздавшиеся вдали голоса означали, что им пора уходить.
Пожалев Гюзель, Мамикон не стал заставлять её придерживаться своей системы бегом-шагом-бегом. Он и не мог – ей нехватало выносливости. К вечеру они преодолели тридцать километров и дошли до небольшого притока Сихуна, где и остановились на ночлег. В горах им пришлось преодолеть множество препятствий: крутые подъёмы, исчезающие тропинки, провалы, от которых у девочки захватывало дух, причём каждый шаг приходился на жёсткую почву и камни… Гюзель выбилась из сил и ничего не съела, когда они остановились. Когда Мамикон устроился рядом, она уже спала без задних ног. Он прикрыл её одеялом.
Наутро они тронулись в путь в непривычном молчании после эмоционального всплеска откровения и постижения. Обойдя Кесарию с востока, они дошли до Кизыл Ирмака, реки дрейфующих трупов. Мамикон изумился течению времени и событий. Всего несколько недель назад – а казалось, прошли годы, – он был здесь с Арамом и Аракси и этой голой супружеской парой, как их там? Ну да ладно! Они нашли лодочника, который переправил их на тот берег, на него огромное впечатление произвёл великан турок, вооружённый луком, винтовкой, саблей, с патронташем и двумя заткнутыми за пояс пистолетами, не говоря уже о красивой девушке, которую представлял как жену. Как же! Все турки скитались по стране вооружённые до зубов и в сопровождении женщин без чадры, которых выдавали за жён. Безусловно, эффенди!
После переправы они оказались в ста километрах от Йозгата. Они остановились в небольшой роще карликовых кипарисов, не разводя огня, чтобы не привлекать внимания.
- Если завтра поддадим ходу, можно добраться в Йозгат до темноты.
- А потом? Что ты сделаешь, когда найдёшь этого человека?
- Убью.
- И?
- Я сделаю своё дело.
- Ладно, сделал. Что после этого?
- Женщина, я не заглядываю настолько вперёд. Мне незачем жить, и когда я разберусь с виновником этого, мне уже будет всё равно.
- А ты уверен, что именно из-за этого человека тебе, как ты считаешь, незачем жить? Кстати, как его зовут?
- Таллал. Да, он зарезал всех в моей семье и уничтожил всё, для чего я жил, - можно сказать, что он ответственен за состояние моей души.
- Ну, большущий человек, я не так много знаю, но то, что человек сам ответственен за состояние своей души, это точно… если, конечно, его не заколдовали. Не знаю, стоит ли спрашивать: как ты думаешь, ты мне достаточно доверяешь, чтобы раскрыться, скажем – как тебя зовут?
Мамикон громко рассмеялся. Ему и в голову не приходило сказать ей это с тех пор, как она снова обрела его. - Мамикон, сын Макароса из Йозгат Дага.
Она улыбнулась ему впервые с тех пор, как они разбили лагерь. Он улыбнулся в ответ. Подобрав плед, она подошла и села рядом с ним: - Я не намерена мёрзнуть, как в прошлую ночь. Хочешь ты этого, или нет, я ложусь с тобой.
Ничего не сказав, он протянул руку и прижал её голову, прикрыв их обоих двумя пледами. Когда он притянул её к себе, её ягодицы прижались к его телу, а рука обвила талию.
- Надо выспаться… - Этого им сделать не удалось, и не удавалось ещё очень долго. Она еле заметно двигала ягодицами навстречу ему, а его пальцы слегка надавливали её торс прямо под грудями. Её поступательные движения становились всё настойчивей, и он позволил ребру ладони коснуться той груди, что была ближе к земле. Он возбудился, а она, почувствовав это, стала тихонько постанывать. Вдруг схватив его руку, она прижала её к груди. Рука ожила, массируя соски.
Её голос прозвучал тихо и хрипло: - Мне больше не больно… Знаешь, тот курд проник в меня…
- Он не притрагивался к женщине с тех пор, как ушёл на охоту в тот судьбоносный день, а Гюзель ввели в мир плоти способом, длительностью и повторением, которые извратили бы её на всю оставшуюся жизнь, если бы она предположила, что так бывает всегда… ведь ей не с чем было сравнивать.
Проснувшись лишь после рассвета, они, не проронив ни слова, снова кинулись в объятия друг другу. Наконец, полностью выдохшись и прикрывшись, она посмотрела на него огромными карими глазами:
- Теперь я, наверно, буду носить твоего ребёнка…
- Не думаю, женщина. Я осмотрительно извергся вне тебя. Хотя на четвёртый раз я еле преодолел соблазн…
- Ты на самом деле заботишься обо мне, Мамикон, - сказала она, крепко обняв его.
- Я бы не обнял тебя, если бы у меня к тебе не было глубоких чувств… Гюзель. - Ему нелегко далось её имя. - Ты понимаешь, женщина, что теперь ты моя? Я буду заботиться о тебе, пока жив.
- Да, Мамикон, да!
- Ладно, когда я разберусь с Таллалом, мы сделаем то, что следует для исправления этого неправедного положения.
- Неправедного? Что ты имеешь в виду?
- Именно это, женщина. Мы не женаты. Мы свершили то, что оправдано только в браке. Ты не потаскуха. Ты – прекрасная приличная женщина, которая связалась со мной в неподвластных ей обстоятельствах, вот и всё. Как только смогу, я изменю твоё положение.
- Я бы хотела выйти за тебя, потому что ты хочешь жениться на мне, а не из-за того, что мы совершили нечто неправедное.
- Это одно и то же.
- Это не одно и то же, верблюд ты этакий.
- Да ну тебя, женщина, ты ещё незамужем, а уже орёшь на меня, как жена.
- Если ты так думаешь, то я никогда за тебя не выйду.
- Это мы посмотрим…
12. ИЗГНАНИЕ
- Мне очень жаль, сын мой, но тут я ничего не могу поделать. Тебе следует уйти.
- Мне тоже жаль, отец, но позволь не поверить, что другого выхода нет.
- Нет, Таллал. Тебе ещё повезло, что правительство доверяет твоему отцу. Если бы ко мне не относились с должным уважением, тебе вообще не было бы никакой поблажки.
- Отец, члены следственной комиссии просто отказались поверить фактам. Я не лгал. Я…
Старик с седыми бакенбардами поднял руку. - Солгал ты, или нет, несущественно, сын. Дело в том, что двое из членов комиссии были инструкторами в академии и лично знали этого армянина. Третий член был дивизионным офицером в Канаккале Богази и сам представил к награде этого Мамикона. Должен признать, что обстоятельства сложились для тебя самым неблагоприятным образом.
- Это иронично и несправедливо, что меня изгоняют за то, что я старался радеть за родину.
- Тебя не изгоняют, сын мой. И то, что происходит, следствие не того, что ты пытался сделать, а того, как ты себя вёл и чего не сумел сделать.
С начинающими пылать щёками Таллал открыл было рот, чтобы возразить, но старик снова поднял руку.
- Я не стану спорить с тобой по этим вопросам, сын мой, но и не могу ни на минуту позволить тебе думать, что твоё начальство и твой отец – бессердечные, жестокие люди, которые просто отметают твои слова и подвергают тебя незаслуженной опале. Ты солгал, сын мой. Солгал в том случае, когда простая правда из твоих уст удостоилась бы большей милости.
Во-первых, этот Мамикон не был главарём бунта в Йозгат Даге. Ведь твоих людей уже допросили. Его там не было.
Фото: Иллюстрация: Наира Мурадян (специально для Медиамакс)
Во-вторых, ты убил его жену, детей и одному богу известно, кого там ещё. Затем ты потерпел поражение от одиночки, вооружённого одним луком, потеряв при этом тринадцать солдат.
Ты усугубил своё положение, позволив ему уйти, после того, как потерял ещё дюжину людей при его поимке. Стой, не перебивай отца…
Видимо ты не в состоянии понять, сын мой, что этот человек стал твоей Немезидой. Прямо сейчас он гонится за тобой, ищет тебя, готовый прикончить на месте. Неужели ты не веришь в это? Можешь не сомневаться ни секунды. Он оскопляет всех, кого убил и, без сомнения, ту же участь приготовил тебе, когда найдёт. Благодаря тебе он оставил свою жуткую метку по всей центральной Анатолийской равнине. Ещё вчера мы чуть не перехватили его со своей подстилкой в окрестностях Сихуна. То есть – да, он направляется именно сюда. Если ты ещё сомневаешься, почему, то ты ещё больший недоумок, чем зарекомендовал себя до сих пор.
Надеюсь, теперь ты понимаешь, зачем тебя отсылают? Затем, чтобы оградить от ужасной погибели в руках безжалостного убийцы, когда-то считавшего тебя другом. Вот почему мы отсылаем тебя в Америку. Не думаю, что он в состоянии погнаться туда за тобой. Когда он осознает, что тебя нет в стране, то может смягчить свой гнев, направленный на соотечественников. Хоть он и неверный армянин, он верой служил отечеству в армии. Я бы счёл за честь иметь такого сына…
Жестом дав понять, что закончил, старик откинулся на расстеленные на полу подушки, быстро перебирая большим пальцем чётки, чей перестук остался единственным звуком в комнате. Таллал был в шоке. Каждое сучье отродье по ходу этого злополучного этапа сочло своим долгом выступить где надо с исчерпывающей повинной. Осталось ли что-то, чего они не знали? Как бы читая его мысли, вали снова заговорил:
- Забыл упомянуть нечто, что в ряду твоих позорных проступков не так уж и примечательно. Можешь догадаться? Не думаю. Это стало истиной причиной твоего падения. Ты солгал войску о награде за голову Мамикона. Когда вы гнали этап мимо Мараша, каптёрщик капрал, взяв арбу, отъехал в город, чтобы заменить простреленные в бою чайники. Ты что, не соображал, сын мой, что объявления о награде за его поимку будут развешены по всем углам? Даже странно, что солдаты не накинулись на тебя, обнаружив, что наградой была не тысяча, а целых пять тысяч лир. Немудрено, что ярбей выдал тебя с потрохами. В таких обстоятельствах стало невозможно сохранять дисциплину. Каждый посчитал своим долгом донести на тебя. Ах, сын мой…
- У меня были на то свои причины, отец. Я не стану бегать от этого человека. Я встречу его лицом к лицу и сам убью.
- У тебя нет выбора, сын мой. Ты должен уехать. Я встречу его вместо тебя. Из-за него у меня тяжело на сердце – я не смогу наслаждаться твоим присутствием на закате своих лет. Я с удовольствием убью его или умру сам, если это спасёт тебя.
- Прошу, отец, я не хочу, чтобы ты или кто-либо ещё пострадал из-за действий… или бездействия, которые мне приписывают… - У Таллала навернулись на глаза слёзы. - Прошу, дай мне ещё один шанс прикончить этого выскочку гяура, этот верблюжий плевок.
Старик снова выпрямил спину: - Повторяю, сын мой, это не в моих, не в наших силах. Мы должны повиноваться, иначе твою жизнь поставит в опасность своя же полиция. Я проклинаю тот день, когда рекомендовал тебя на задание в Алеппо. Я проклинаю этого ублюдка армянина за то, что он причинил мне и моей семье.
- Проклятья с ним не покончат, отец мой. Это я могу его убить. Дай мне остаться и сделать это. Я обязан отомстить за слёзы в твоих глазах, причинённые им.
- Нет, сын мой, ты едешь в Нью-Йорк.
Сев на коврик, расстеленный перед отцом, Таллал помолчал целую минуту, прежде чем заговорить:
- Что это за место – Нью-Йорк?
- Мы учреждаем консульства в северной и южной Америках, чтобы заботиться о наших подданных, эмигрировавших на эти два континента в поисках работы.
Вблизи этого Нью-Йорка много городов и поселений в провинции, называемой Новой Англией, где очень много кожевенных фабрик. Сейчас на них работают около тысячи наших соотечественников. Ты будешь помощником у консула. Из армейского запаса тебя переводят в распоряжение дипломатической службы. Ты потеряешь офицерский чин. Работа предстоит нетрудная. Насколько я понимаю, Америка очень передовая страна, и я уверен, что там тебе понравится. Впервые за свою жизнь я рад тому, что твоя мать усопла, что избавило её от двойной боли твоего отъезда и позора, которым ты покрыл наше имя.
И ещё – ты имеешь право взять с собой слугу. Я устал, сын мой. Мы простимся с тобой наутро. Если ты найдёшь это в своём сердце, поблагодари этой ночью аллаха за то, что, несмотря ни на что, у тебя всё будет хорошо. Это – последние несколько часов, которые тебе остались, чтобы пообщаться со мной живым до твоего отъезда в Америку.
13. ИЗМИР
Гюзель стала его глазами и ушами. Йозгат был его территорией, и вероятность того, что его массивную фигуру признают, была большой. Они решили, что в город пойдёт Гюзель. Она тогда так удачно убедила Мамикона в том, что была мальчиком, что они решил прибегнуть к такой же маскировке. Предоставленная себе одинокая женщина в турецком городе – не очень удачная идея. Не потому, что на неё могли напасть или навредить, а потому, что женщины обычно не могли передвигаться свободно. Мамикон разбил лагерь в том, что сошло бы за рощицу – всего три дерева в предгорье у источника. Наутро Гюзель должна была пойти в город. Ей следовало только найти дом вали и порасспросить о возможности вступить в полицию, конкретно упомянув подразделение Таллала. А там – как пойдёт.
После того, как была затронута тема замужества, между ними наступило определённое отчуждение. Никто не хотел отступать, и целых два дня они провели, обменявшись лишь необходимыми репликами.
Они умышленно избегали близости, укладываясь спать почти вне видимости друг от друга. Этой ночью всё складывалось так же. После того, как они составили план вылазки Гюзель в город, они как бы ненароком разделились, устроившись у стволов противоположных деревьев.
- Ты кого-нибудь знаешь в Йозгате?
- Нет, я никогда не бывала а этих местах. Мне кажется, тут намного холоднее.
- Это потому, что мы на возвышенном плато. В твоих краях местность уже выравнивается к пустыне.
- Откуда ты так много знаешь?
- Да я ничего особенного и не знаю... Если б я что-то знал, то нашёл бы слова, чтобы смягчить наши отношения.
- Ты уже это сделал, - мне тебя нехватало.
- И мне тебя нехватало. Может, подсядешь ко мне? Я же знаю, как ты мёрзла эти две ночи... Я не стану к тебе приставать.
Он ещё не договорил, как она, преодолев пять шагов, уже сидела у него на коленях, обвив ему шею и прислонив голову к груди: - Приставай пожалуйста, если желаешь, я хочу, чтобы ты ко мне приставал.
- Глаза у неё были, как у чертёнка. Мамикон обнял её, и они остались сидеть – счастливы, что снова вместе.
- Знаешь, когда ты ко мне вот так, я чувствую себя как мальчишка. Неужели турчанки все такие?
- Не знаю, как все, но конкретно эта турчанка просто в восторге, сидя рядом с этим громадным армянским верблюдом.
- Нет такого...
- Чего?
- Армянских верблюдов не существует. Я даже не знаю, есть ли а свете животное, которое можно было бы назвать армянским, разве что лошадь. Армяне – наследники хеттов, древнего народа, а хетты, говорят, первыми приручили лошадь и использовали её в войне.
- Заткнись, Мамикон. Для тихони ты слишком много болтаешь, когда я рядом. - Поцеловав в губы, она повалила его на спину, елозя по всему его телу.
Рано утром она направилась в Йозгат, на всякий случай взяв с собой два золотых колечка. Мамикон обнял её, наказав проявлять осторожность, – как бы не проколоться. Он ещё что-то пробормотал о том, что прошлой ночью она себя вела вовсе не как мальчишка. Крепко прижавшись к его груди, она удалилась.
Она вернулась засветло, запылившаяся и усталая, с выражением отчаяния на лице.
- Его нет. Он уехал. - Она прокричала это, ещё не дойдя до рощицы. Он уехал в Смирну два дня назад.
- Как ты узнала?
- Проще простого. В поисках дома вали я наткнулась на управление полиции. Я спросила человека в форме, не здесь ли расквартирован Таллал бей. И он ответил, что тот убыл в Смирну для отплытия в Америку.
- А ты часом не знаешь, каким манером он убыл? То есть – верхом или ещё как?
- Мамикон, я не знаю. Но я спросила ещё одного человека, как лучше добраться до Смирны. Он сказал, что быстрее всего будет сесть на поезд в Ангоре. Он сказал, что Смирна – затем использовал какое-то другое название, которого я не помню, – находится на берегу океана, а не Чёрного моря.
- Значит, он поехал именно в Смирну, моя девочка. Что же я стану с тобой делать?
- Как это что? Я иду с тобой.
- Невозможно.
- Ладно. Тогда скажи, что мне следует делать, пока тебя нет?
Мамикон осознал, что даже обсуждать вопрос не имело смысла. Она была права. Поев, они стали строить планы. У Гюзель был для него сюрприз. Она заходила в аптеку и купила там хну, а у скорняка приобрела эластичную ленту шириной в четверть дюйма. Смешав оранжевый порошок с водой, она обмыла Мамикону волосы, бороду и усы, обвязав ему на ночь голову. Затем, достав иголку с ниткой, сшила ему повязку на глаз.
- Утром ты станешь рыжим одноглазым сгорбленным хромым дедушкой, который провожает сына или внука – это неважно, – в Смирну. Ну как?
Наутро, перед тем, как двинуться в путь, Мамикон выполнил ещё один обряд. Он избавился от своего оружия, кроме пистолетов и ножа: отменной винтовки Маузер 98, отобранной у курда длинной кавалерийской сабли и единственной памяти мальчишеских лет – подаренного отцом рогового лука и колчана. Он подумывал забрать его с собой, но спрятать его на себе было невозможно. Его надо было бросить. У него не было смазки для винтовки и сабли, чтобы обвязать их и закопать для возможного использования в дальнейшем. Сломав саблю, он разбил винтовку мощными ударами о дерево, а лук повесил на сук. Если его не мешкая не подберут, от первого же дождя или сырости он потеряет упругость. Перед тем, как выбросить патронташи, Гюзель достала из них двадцать пять патронов.
Мамикону не пришлось камуфлироваться всерьёз, пока они не дошли до окраин большого города, Ангоры, за сто пятьдесят километров от Йозгата. Когда по дороге им стало встречаться всё больше путников, Мамикон перестал перевоплощаться из хромого старика в молодого и обратно, и стал стариком всерьёз. В оживлённом городе, полном людей в форме, они прошли на базар и потратили там монеты, полученные Гюзель у аптекаря в Йозгате в обмен на одно из колец, наевшись там всякой всячины, включая шашлык у уличного мангала.
Мамикон купил первую же газету, увиденную после демобилизации в мае прошлого года. Большая, сложенная четырёхстраничная газета из Анкары была датирована 24-м сентября 1915-го года. Боже милостивый, прошло не больше шести недель с того августовского воскресенья, когда он обнаружил свою зарезанную семью. Казалось, что прошло целых десять лет! Первая страница была целиком посвящена тому, что война шла одновременно на трёх фронтах. Турецкое правительство выпустило коммюнике о том, что бои на Каннакале с шестнадцатью дивизиями из Британии, Австралии, Новой Зеландии, Индии и Франции зашли в тупик, их без труда сдерживали на полуострове Галлиполи. В материале сообщалось, что по сведениям из Германии, британское правительство намеревалось вытурить автора провалившегося плана по захвату Константинополя – офицера адмиралтейства некоего Уинстона Черчилля. Другая статья измывалась над командующим экспедиционных войск генерал-лейтенантом сэром Чарльзом Монро, у которого, казалось, всегда нехватало артиллерийских снарядов, чтобы добиться превосходства. Отход турецких войск на восточном фронте у Сарикамыша подавался как тактическое отступление, и Энвер-паша уже выдвигал свои дивизии, чтобы нанести по русским сокрушительный удар «в ближайшем будущем». Отчёт о войне в Междуречье, где британцы пытались продвинуться вверх по течению Тигра, и ожесточённые бои в Куме представлялись как окончательная победа солдат Османской империи.
Мамикон старался представить, каково было истинное состояние военных действий. Он рассказал Гюзель о всём, что прочёл. Её поразило то, что Мамикон мог читать, её не учили грамоте - ведь она была девочкой.
- Да, я всё хотел спросить тебя – а вода, горячая вода не смоет хну?
- Нет, краска отступит с ростом волос.
- Тогда будь добра, отойди к навесу у перрона и подожди меня там, ладно?
Гюзель вопросительно посмотрела на Мамикона: - Ты не будешь делать глупостей, правда?
- Нет, милая женщина, никаких глупостей. Клянусь бородой отца, мне неудобно было говорить, потому что я хотел себя немного побаловать. Я хочу сходить в баню. Я там не был с тех пор, как покинул Константинополь, а другой такой возможности может больше не представиться. Ты не против?
- Я так рада, что ты неизменно чутко относишься к своей женщине. Конечно я не против – иди. Я подожду тебя.
Мамикон обнаружил для себя турецкие бани, учреждённые во времена Магомеда по подобию древнеримских терм, бывших во многих старых городах, во время учёбы в военной академии.
Он пошёл в баню, которую приметил в одном из переулков, заплатил свои два пиастра за банное полотенце и зашёл в холодную комнату, чтобы окунуться в ледяной бассейн. После привыкания к холоду он перешёл в зал с горячей водой и погрузился в клубящиеся паром воды, защищённый переохлаждением от реакции на нестерпимый жар. В утопленном в пол круглом пятнадцатиметровом бассейне было ещё трое мужчин, однако все ограничились молчаливыми кивками. Как только лицо вспотело, Мамикон перешёл в парную и сидел там, сколько смог, истекая потом. Немного покантовавшись и в следующей комнате для потения, пока не вышла испарина, он отдался умелому разминанию массажиста. Одевшись в зале отдыха, он направился к навесу у железной дороги, чувствуя себя новым человеком.
Им понадобилось два дня, чтобы добраться до Смирны. В Ангоре они сели в направлявшийся в Константинополь расшатанный поезд, полный солдат, и сошли с него в Эскишере, в более чем двухстах километрах от точки отправления. Через четыре часа ожидания они сели на ещё одну развалюху на линии Константинополь-Адана, проехав ещё сто пятьдесят километров на юг до Афюн Карахисара, небольшого городка, обслуживающего железнодорожный узел. Спустя ещё шесть часов ожидания они сели в еженедельный состав в Смирну, в трёхстах километрах на западе. Они считали, что им повезло.
Худшей напастью оказался холод. Осенний ветер пронизывал скрипучие, растрескавшиеся, незаделанные деревянные ящики, называемые пассажирскими вагонами, которые явно были переданы какой-нибудь ветхой французской дорогой – доживать свой век. Остальные пассажиры не проявили интереса к этой паре, судя по цвету волос это явно был старик-черкес со своим сыном. Хотя грязные клоки его усов определённо представляли жалкое зрелище. Мамикон и Гюзель питались курагой и хурмой, которые продавали лоточники на остановках.
Смирна, которую турки называли Измир, была городом на Средиземном море с преимущественно греческим населением. Это был один из крупнейших портов с прекрасной естественной гаванью и историей конфликтов из-за того, кто будет его контролировать: греки, турки или итальянцы. В данное время им обладали турки, используя порт в качестве основного выхода в мир. С началом войны британский флот наложил блокаду на всё, что только было возможно. Город был полон людей в форме, колючей проволоки и блокпостов.
- Мне не следовало тебя сюда приводить.
- Ты заставляешь меня чувствовать себя обузой.
- Для меня ты не обуза. Я беспокоюсь за твою безопасность.
- Пока я мальчик, можно не беспокоиться.
- Надо найти ночлег.
Армия реквизировала почти все свободные помещения. Только под вечер им удалось найти домик на окраине, где молодая вдова с радостью приняла постояльцев, хоть тут же прониклась подозрениями на их счёт. Её внимание привлекли руки платящих за ночлег. У старика были огромные крепкие руки, но совершенно без морщин, а у мальчика на ладонях всё ещё проступали следы хны, и оба они были удивительно пластичны.
Вдова, которую звали Зампара, восприняла их как ответ на свои молитвы. Она голодала, а в доме не было мужчины. Она уже подумывала было предложить своё тело солдатам, чтобы не умереть с голоду, когда эта странная пара постучалась к ней в дверь. Зампара была неглупа. Какая разница, кто они и откуда… раз платили? Первым делом постояльцы справились о еде, и когда Зампара объяснила своё положение, Гюзель пошла с ней за снедью, заполнить пустующую кладовую.
- Зампара знает, кто мы, - сказала Гюзель по возвращении. Большой мужчина не моргнул глазом. - Она сказала, что я – девушка, а ты – молодой мужчина, и что так мы никого не надуем.
- Это меня не радует, - сказал Мамикон, - но думаю, что это больше не существенно.
- Я сказала Зампаре, что мы не преступники…
- А ты сказала, почему мы сбежали, чтобы пожениться?
- Н-нет…
Он повернулся к вдове: - Мы отдались друг другу по любви, но нас застукали. Нам пришлось спасаться бегством. Вот почему мы маскируемся на случай, если наши семьи надумали преследовать нас. Тебе, женщина, нечего нас бояться.
- А я и не боялась, ага. Я не выдам вашу тайну. Война отняла у меня мужа, и у меня тут никого нет. Можете оставаться здесь сколько угодно. - Зампара не добавила, что они могли оставаться до тех пор, пока платили. Он вернётся к этому вопросу при необходимости. В их положении они не могли доставить ей неприятностей.
Этой ночью в кладовке, где им была предоставлена циновка, Мамикон решил, что Таллала легче всего искать у городского управления полиции в надежде обнаружить его, затем проследить до дома и там убить. Но сам Мамикон не смог бы ошиваться по улицам. Таллал не купился бы на глазную повязку и рыжие волосы. Мамикон был слишком крупного телосложения, чтобы не привлечь немедленного внимания. Это должна была сделать Гюзель. Он описал Таллала как смог, упомянув про увечье правой руки.
- Скорей всего он будет носить перчатки на обеих руках.
- Что ещё?
У него ухоженные усы по всей длине губы.
- Ты… Ты на самом деле хочешь, чтобы я нашла этого человека? - Спросила Гюзель упавшим голосом.
- Ну конечно хочу. Зачем ты спрашиваешь? Ты что, не знаешь причины?
- Знаю, мой муж… знаю.
- Так в чём же дело?
- Ты мне очень нужен, я не хочу сейчас тебя терять.
- С чего ты взяла, что потеряешь меня?
- Нутром чувствую, что из этого не выйдет ничего путного.
- Ты зря волнуешься, девочка. Шакал Таллал умрёт, как и жил – жалко и в бесчестье.
- Откуда такая уверенность? Что если убьют тебя, а не его? Почему вы оба не начнёте новую жизнь, оставив всё прошлое позади?
- Это недостойно тебя, Гюзель. Ты просишь меня нарушить обет, данный семье. Я должен сдержать слово… или погибнуть при этом.
- Это твоё последнее слово?
- Да.
- Ладно. Я сделаю, как ты говоришь. Я найду Таллала. - Мамикон раньше никогда не видел такого выражения в её глазах. Его удивила её спокойная выдержка в разговоре. Для почти девчонки она была довольно крутой, подумал он. Именно это и делало её бесценной, в этом он был уверен.
Продолжение следует 9 мая.
© 2012 перевод с английского: Арташес Эмин
Иллюстрации: Наира Мурадян (специально для Медиамакс)
Роман Джека Ашьяна «Мамикон» публикуется на сайте Mediamax.am при поддержке Государственной комиссии по координации мероприятий в рамках 100-летней годовщины геноцида армян.
Комментарии
Здесь вы можете оставить комментарий к данной новости, используя свой аккаунт на Facebook. Просим быть корректными и следовать простым правилам: не оставлять комментарии вне темы, не размещать рекламные материалы, не допускать оскорбительных высказываний. Редакция оставляет за собой право модерировать и удалять комментарии в случае нарушения данных правил.