(ко дню рождения Гранта Матевосяна)

В камере N 21 для «первоходок» следственного изолятора (в просторечии - «берда») на шести двухэтажных шконках по очереди отдыхало-спало девятнадцать арестантов. Смена дня и ночи здесь понятие относительное. Если захотелось в полдень вздремнуть часок на каждый глаз, и есть свободная шконка – вот тебе и «индивидуальная» ночь. Но стосильная лампочка, мерно раскачивающаяся на позеленевшем от сырости «провуде», никогда не гасла, не выключали и телевизор. На второй-третий день после вселения в камеру привыкаешь мгновенно засыпать под режуший свет лампочки без абажура, надрывный голос Спитакци Айко, блеющий гогот перебрасывающихся плоскими шутками сокамерников.

Бодрствующим всегда было чем заняться: шашки и шахматы, карты, телевизор, DVD-плеер с круглой башенкой дисков рядом, чай-кофе в ассортименте. В карты играли не очень часто, все больше по ночам, выставив дозорного у дверного «волчка»: следить за «ногами» (передвижениями дежурного надзирателя). Порнуху по «видаку» гнали тоже редко: смотрели на стонущие мудя-телеса с безразлично-ироничным выражением лица, непременно держа руки поверх одеял или стола, на видном месте.

Грамоту в камере N 21 не жаловали. Понятно, что в детстве этих мужиков ни родители, ни учителя в буковки особо не тыкали. Малявы писались тяжело: с высунутым от интеллектуального напряжения языком, с прикуриванием новой сигареты от уже обжигающего пальцы бычка… Порой арестанты решали кроссворды. Когда уж совсем нечего было делать. И делали это обычно коллективно. Есть такие стодрамовые черно-белые брошюрки с десятком кроссвордов, поступавшие в камеру с каждой посылкой-передачей. Вопросы в этих брошюрках несложные. Ну, скажем, «самый древний народ в Закавказье», три буквы. Вписать в квадратики «հայ» (армяне) было не только просто, но и радостно-волнительно от осознания принадлежности к древней и мудрой нации.

Книг же не читали вовсе (по крайней мере, в моей камере и в пору моей отсидки). Хотя с десяток вполне достойных книг на армянском и русском в камере насчитывалось. На выступе под зарешеченным оконным проемом (не было ни рамы, ни стекол, на зиму проем завешивали целлофаном) сиротливо лежали толстенный том романов Жюля Верна, отпечатанная каким-то американским евангелическим обществом Библия, «Наватомар» Костана Зарьяна и еще несколько книг потоньше. Книжка же Томаса де Ваала «Черный сад» служила подставкой для электрочайника, в котором мы варили яйца и сосиски.

Благо, на количество получаемых с «воли» книг ограничений не было, и я запросил из дома недочитанную книгу воспоминаний В. Шкловского «Еще ничего не кончилось», что-нибудь из Гранта Матевосяна и сборник «Время негодяев» Вано Сирадегяна (в нем и проза Ваника, и его публицистика). Шкловского обязательно хотелось дочитать, ну, а Грант и Вано – они ведь всегда со мной, и точно были бы страшно опечалены, и, зная, куда я попал, хлопотали бы за меня…

Через пару дней книги получил. Сумки с «передачей» в камере было принято распаковывать на виду у всех, солидно, без спешки. Книги лежали сверху. Шкловский, естественно, эмоций ни у кого не вызвал. O Гранте (мне прислали почему-то 2-й том двухтомника «Избранное») многие были наслышаны, что, типа, есть такой армянский писатель. А сидевший за наркоту Гарик, которого считали в камере интеллигентом (он почти до конца разгадывал кроссворды в журнале «Отдохни»), даже уверенно заявил, что Варпет (именно так он и назвал Гранта) писал сценарий к фильму «Мы и наши горы» и был одно время председателем Союза писателей. А вот фамилия «Сирадегян» на обложке некоторых сокамерников насторожила. «Это тот самый?» - недоверчиво спросил Сержо. Экстрадирован он был из Германии, сидел здесь в ожидании суда уже с полгода, «светило» ему за воровство и разбои лет 7-8. Как и все «хорошие ребята», ментов любить (и не опасаться) он не мог, а нагнавшего в свое время страху на криминальный мир бывшего министра ВД - тем более. Получив утвердительный ответ, промолчал. Литературная дискуссия по поводу присланных мне книг на этом закончилась. Больше радости вызвала сгущенка, длиная лента пакетиков «Маккофе» и видеодиски с «Бандитским Петербургом»…

Вечером книгу Вано выпросил почитать Беник. Совсем еще молодой, он «проходил» по неисчислимым эпизодам краж «по мелочи»: сотовые телефоны, покрышки, автомагнитолы. Общались с ним неохотно: речь свою он строил слишком неграмотно даже для весьма далеких от знания норм языка обитателей камеры, к тому же немного заикался. Я посоветовал Бенику пару рассказов, хотя был более чем уверен, что полистав книгу, он через пару страниц потеряет к ней интерес. И ошибся: косноязычный Бено прочитал «Время негодяев» от корки до корки, приставал ко мне с расспросами, когда что-то недопонимал в текстах, что-то подчеркивал карандашом на страницах. Когда я заметил это и прикрикнул на него, что, мол, нечего заниматься рисованием в чужих тетрадках, Беник, заикаясь, попросил оставить книгу ему. Что, разумеется, и было сделано…

А дня через два после получения книг ко мне за стол подсел Арман. В камере он был старшим и относился к своему делу очень отвественно: исправно собирал деньги в «общаг», регулярно писал отчетные малявы «смотрящему» изолятора, каждому новичку подробно обьяснял права и обязанности члена камерной семьи, следил за порядком, «по понятиям» улаживал конфликты и ссоры … (в общем, очень длинный должностной перечень). Парень он был с биографией: учился в армянской духовной семинарии Иерусалима, зубрил там Слово Божие, на каждую Пасху, как и все послушники, участвовал в драках с греческими ортодоксами за исключительное право присутствовать при возжигании Святого огня в храме Гроба Господня. Вероятно, именно эта «кулачная» компонента духовного образования пришлась ему по душе, учиться он бросил, вернулся в родной Эчмиадзин, разгулялся до ряда статей УК: наркотики, оружие, нанесение побоев, трафикинг. «Дай этого Матевосяна почитать». «А на фиг тебе?». Арман обиделся: «Думаешь, только ты такой умный? Я в семинарии пол-библиотеки прочитал». Я махнул рукой: «Да бери, просто под этот шум трудно будет его читать». Арман задвинулся с книгой в угол своей персональной шконки…

Камера Армана на неделю потеряла. Забившись в угол своей шконки, он читал Гранта. Конечно, по утрам, как обычно, будил всех на проверку, время от времени орал на манкирующих своими обязанностями «солдат», обедал, мылся, раза два сыграл в шашки - но все это как бы нехотя… Его «не было» - он читал. Мне и сейчас порой кажется, что читающий Гранта уголовник Арман всего лишь визуализация моих желаний, представлений, мысленное отражение огромного преклонения перед Грантом. Не буду в обиде, если мне не поверят, посчитают написанное художественным вымыслом. Может, этот парень в наколках во всю спину и грудь с таким же отрешением читал бы иных классиков. Не знаю. Но я видел, как Арман читает Гранта. Днем и ночью, шевеля губами, морща лоб, думая, меняя настроение, закрыв глаза после какого-то абзаца…


Грант Матевосян и Тигран Акопян в годы Карабахского движения.
Фото: из архива Т. Акопяна.

После того, как книга в 700 страниц была прочитана, пошли долгие часы бесед, размышлений, споров, в которые вторгались все обитатели камеры. Часто я терпел в них поражение, но это уже вряд ли кому интересно. Потом мне изменили меру пресечения с ареста на подписку о невыезде. Арман, прощаясь, попросил прислать ему 1-й том тоже. Через какое-то время позвонил, напомнил о просьбе, попросил поспешить: судья уже огласил приговор (9 лет), и его скоро переведут в колонию Коша. Приближалась Пасха. Я собрал небольшую посылку для камеры N 21 и положил в нее первый том «Избранного» Гранта Матевосяна. Поверх испеченного Светкой кулича, крашеных яиц, сигарет и, конечно же, длинной ленты пакетиков «Маккофе».

Высказанные в колонке мысли принадлежат автору и могут не совпадать с точкой зрения Медиамакс.