Медиамакс представляет вниманию читателей роман Джека Ашьяна «Мамикон», переведенный с английского языка на русский Арташесом Эмином в 2012 году. Роман публикуется с продолжениями в русской секции нашего сайта по субботам.

Части I-XI читайте по этой ссылке.

20. ЭМИЛИ

- Пожалуйста, леди, я не помню даже, как вас зовут, а вы хотите всё про меня знать.

- Ой, извините за назойливость. Меня зовут Эмили Харнетт, я учительница.

- Мисс Харнетт, я нехорошо понимаю вас… ваш английский. Я говорю по-немецки, по-турецки и немного понимаю армянский. Но…

- Так вы турок?

- Нет, я был турецкий гражданин, но я армянин, хай. Я американский гражданин, но по-английски говорю не очень хорошо.

- Вы прекрасно изъясняетесь, но если можно, будьте добры – как вы произносите… говорите ваше имя? Оно написано на грузовике, но…

- Меня зовут Ма-ми-кон. Это – хеттское имя, так звали одного из древнеармянских царей. Тут говорят Mammy gone, но это неправильно.

- Мамикон, - повторила она. - Слушайте, я застала вас за работой. У вас не найдётся времени попозже зайти ко мне на чашечку чая… или кофе?

Он изумился – во второй раз. Первый был, когда она ждала его в переулке у кабины грузовика после того, как он закончил доставку в магазин парона Аветисяна. Тогда она улыбнулась ему и протянула руку. Чего она от него хотела? Какая привлекательная женщина…

Завязав разговор, она спросила его, как он себя чувствует – ведь он уже две недели ничего не привозил в переулок. Он ответил, что неважно себя чувствовал, но теперь всё в порядке.

- Тот человек с ножом ведь не поранил вас, правда?

- О, так вы видел человек с ножом, кто плюнул мне в глаз?

- Да.

- Почему не рассказал полиции про меня? Я видел, как вы смотрел, когда они спрашивали про враги после пожар в грузовик. Зачем им не сказал?

- Потому что мне кажется, что вы хороший человек. Я…

- Что вы про меня знаешь?

- Только то, что происходило в переулке. Не понимаю, почему вы не обращаетесь к закону, если, конечно, вы тоже не преступник…

Независимо от изумления, Мамикон знал, что с ней следует поговорить. Негоже было, чтобы кто-то знал о нём и не имел понятия, кто он и что вообще происходит. Следовало соглашаться с тем, что она говорит, пока он не придёт к решению, которое устроит все стороны.

- Леди… мисс Харнетт, у меня остался последняя доставка. Я с радость приду к вам, но я испачкан. Мне надо купаться. Мой комбинезон вонючий.

- Мистер Мамикон, вы хороши как есть, но если так вам будет неудобно, мы можем встретиться в другой раз.

- Завтра суббота. Если вы свободная субботу после полдень, я тогда приду?

- Прекрасно, мистер Мамикон. Увидимся в субботу после полудня… а приодеваться совершенно не нужно.

Закончив доставки утром следующего дня, Мамикон помылся в общественной душевой, надел воскресную одежду и поехал на Кодмэн Сквер к мисс Харнетт. Это была обрамленная деревьями жилая улица. Она помахала ему с веранды второго этажа. Войдя в квартиру, он окунулся в ауру женственности интерьера и благоуханий. Она была в простом бежевом платье и в кожаных туфлях.

Фото: Иллюстрация: Наира Мурадян (специально для Медиамакс)

Занервничав, Мамикон обнаружил, что у него перехватывает дыхание. То, что он делал, было совершенно неприлично – мужчине не следовало одному заходить в квартиру к одинокой молодой женщине. Эта мысль не давала ему покоя с тех пор, как он накануне принял её приглашение, и лишь сознание того, что Энвер ускользнёт от него, потому что эта женщина может донести в полицию, заставила его прийти.

- Присядьте, и я принесу вам кофе. - Она вернулась с подносом, на котором стояли небольшой кофейник, две чашечки и блюдце с сахарным печеньем.

- Ну, - сказала она с широкой улыбкой, ослепившей Мамикона, - о чём будем беседовать?

- Мисс Харнетт, это вы хотел со мной говорить. Я не много говорю…

- Ладно, почему кто-то хочет вас убить… или навредить вам?

- Потому что я хочу убить их.

- Вы… хотите их убить?

- Да, леди, я хочу их убить. Кто хочет убить меня, это молодой турок – Энвер Даш. Он работал на Таллала, кто был мой хороший друг, боевой товарищ, друг семьи. Таллал убил всех в мой семья.

- Боже мой, когда… как это случилось?

- На родине… Турции. - Он остановился, но она ничего не сказала, просто смотрела на него. - Это длинный история. Скажу только – я следил за Таллал по всём Турция и убил его. Его люди ещё пытаться убить меня. Они меня нашёл и хотят убить. Они убили ещё двух из мой семья в Америке. Я не могу идти в полиция, они не могут идти в полиция. Мы делаем, что думаем должны делать. - Мамикон вкратце описал отчаянно опасное положение, в котором теперь оказался.

Женщина покачала головой: - Вы же знаете, что так продолжаться не может. Вам нужна помощь, ведь у них преимущество перед вами. Они, наверно, даже знают, что вы сейчас у меня, вы это сознаёте?

- Сознаю, но вы не в опасности, если я не приближайся к вам, и они думают, что у нас нет дружба.

- Я не беспокоюсь о себе, только о вас. Может я смогу чем-то помочь, скажем – найти его для вас. - Это был скорее вопрос, чем утверждение.

- Пожалуйста, не вмешивайтесь в это. Каждый раз, если кто-то ко мне приближайся, он умирать в их руках. Вы не будете вмешиваться в мой проблему, понятно?

- Хорошо, мистер Мамикон. Я не стану вмешиваться, но я хочу, чтобы вы обратились ко мне, если будет нужна хоть какая-то помощь. Хорошо?

- Ясно, хорошо. Я сделаю. - Мамикон решил, что такой ответ уймёт её. Он встал, так и не притронувшись к угощенью, и протянул руку. Важно пожав её, она проводила его к дверям.

- Я буду наблюдать за вами, когда вы будете производить доставку. Я каждый день прихожу домой в полпятого. Поэтому я всегда на месте, когда вы заезжаете в переулок. Пожалуйста, мистер Мамикон, давайте будем друзьями. Вы мне очень интересны, как и всё, что с вами происходит.

- Не надо интерес, мисс Харнетт. Я – отрава для все, кто рядом.

- Вижу, вы снова поженились. Что обо всём этом думает ваша жена?

- Поженились? Ах, нет, не поженились. Это старое кольцо от два свадьба. Турки убили обе мои женщины.

Она вздохнула: - Обеих?

- Да. Я женился в прошлом годе в эта страна и имел ребёнка. Они хотел меня убить, но пуля по ошибка попал в моя жена.

- Боже мой!

- Думаю, я пошёл. Будьте здоровы, милая леди.

Встав на цыпочки, она чмокнула его в челюсть, прослезившись. Он отпрянул от такой демонстрации чувств, сильно грохнувшись о дверь. Она рассмеялась от его чувства неловкости. Спустя одну-две секунды Мамикон сам захохотал, слегка поклонился, вышел спиной в дверь, развернулся и спустился по лестнице на улицу. Перейдя обсаженную деревьями улицу, он сел в машину и уехал.

Спустя неделю, снова в пятницу, производя доставку в том же переулке, он отыскал её фигуру в проёме окна и помахал рукой. Открыв окно, она радостно приветствовала его: - Почему бы вам не подняться и не допить кофе, к которому вы так и не притронулись?

- Он уже холодный, наверно.

- Я подогрею, если обещаете выпить на этот раз.

- Вы уверены, что это можно?

- Ах, ради Бога, поднимайтесь. - Она почти буркнула это с ноткой нетерпения за то, что приходилось его уламывать.

- Хорошо, хорошо. - Зайдя обратно в магазин, он купил коробку конфет, объехал квартал на грузовике и зашёл к ней в дом.

Она была в том же, что и на прошлой неделе. Видимо, это её единственное платье, подумал он, или же она их носит по одному на неделе, кто знает? Он поймал себя на мысли, что неплохо бы дать ей денег на новые платья. У него перехватило дыхание. Что, чёрт побери, со мной происходит? Это же почти чужая женщина!

На сей раз она принесла только кофе в двух чашечках. Он взял одну, так и не присев, не зная, куда деть вторую руку или какую занять позу. Ему не хотелось марать ей мебель. Она это почувствовала.

- Пожалуйста, присядьте на тот стул, мистер Мамикон. Он старый, и ваша комбинезон ему не повредит.

- Спасибо, я постою. Приятно снова вас видеть…

- Я тоже рада вас видеть. Так что же с вами было? Новые неприятности?

- Ничего нового, леди. Не неприятности. Я хочу спросить…

- Безусловно.

- Вы – леди с мёртвым мужем?

- С какой стати я должна быть вдовой – леди с мёртвым мужем?

- Вы красивая, и я думал, вы не может не замужем.

- Нет, я не замужем. И никогда не была. В Бостоне невозможно быть замужем и работать учительницей в школе.

- Аа, вы замужем с работа.

- Можно и так сказать.

- Вы никогда не хотели замуж?

- Так кто же теперь из нас любопытный? Как бы то ни было, я не могу сказать, хотела я когда-либо выйти замуж, или нет. Хотя у меня не так уж и много было возможностей общаться с мужчинами. Я – единственный ребёнок и вынуждена была ухаживать за матерью-инвалидом до её смерти. Я и думать перестала о замужестве.

- Вы не ответил мой вопрос. Вы не хотите замуж?

- Ну… да… если встречу правильного человека.

- А кто правильный человек?

- Тот, кого я буду уважать, любить и делить с ним свою жизнь.

- У меня в Турции был друг, он попросил вдова свой лучший друга замуж, чтобы смотреть за ней. Она была красивая, волевая женщина. Сказала, нет, не сейчас. Он сказал – когда? Она сказала – может, когда-нибудь. Он сказал – когда-нибудь скоро? Она сказала – когда-нибудь не очень скоро. Он сказал – когда-нибудь может через год? Она сказала – когда-нибудь может год, может два. Он сказал – когда-нибудь через год, может два – слишком долго. Она сказала – когда-нибудь, может никогда. Мой друг ждал шесть месяцев, видел, что ей не нужно за ней смотреть, и женился молодой девушка, кому нужно, чтобы за ней смотреть.

- А вдове об этом предложении ничего более не было известно, кроме того, что ваш друг вызвался смотреть за ней?

- Что вы хотел сказать – ничего более?

Она медленно покачала головой, смотря в пол: - Дорогой вы мой, супружество это нечто большее, чем просто «смотреть» за кем-то. Это больше, чем покупать ей туфли, платья, кормить и предоставлять крышу над головой. Супружество – это больше, чем просто иметь детей. Вы хоть понимаете, о чём я говорю?

Мамикон тяжело вздохнул. Все женщины одинаковы. И не имеет значения, носят ли они чадру с шароварами, или легкомысленную одежду Запада, на самом деле они все похожи. Тени ненаглядной Гюзель. Эта женщина говорила о том, что на самом деле не имело ничего общего с тем серьёзным, прагматичным, ответственным, будничным состоянием, которое называлось брак. Чувства были бедным основанием для супружества. Чувства угасали и стирались, а институт, называемый браком, сохранялся. Он был вечен и не мог устоять на зыбучих песках вожделения или телесной красоты. Он основывался на тщательно взвешенных соображениях за и против, которые определяли, почему именно этот, а не тот, более соответствовал пожизненному союзу. Ну и ну!

- Да, я хорошо знаю, о чём вы. Но вы должен понимать меня тоже. Мне нравится ваш красота, но – простите, мисс Харнетт, - это маленькая причина, чтобы жениться вас. Вы мне очень нравится, но я не имею права думать о вас близко. Вы в возрасте, - я думаю, где-то двадцать восемь, - когда уже поздно иметь дети. Если мужчина не женится с целью иметь дети, для жениться есть мало причин, вы не согласна?

- Женитьба? Дети? О чём вы говорите, ради Бога? Я говорила про настоящую причину… Думаю, что та женщина, на которой пожелаете жениться вы, не пойдёт за вас. Она захочет, чтобы её любили… любили… желали… жаждали… лелеяли… а не держали за лошадку с экипажем, за которыми надо смотреть!

- Наверно, я сейчас пойду. Уже поздно…

- Разумеется, беги, мистер Мамикон. Раз не можешь быть правильным, не ввязывайся - просто убегай и прячься.

- Вы хорошая леди, но я не люблю, как вы обращаешься с мужчина. Я не мальчик. Да будет с вами свет.

Она не ответила, не пошла за ним и не попыталась удержать.

21. НАПАДЕНИЕ

Татевос вернулся в Пибоди спустя неделю после встречи с Гарри Сирсом, проклиная холодное ноябрьское утро и испытывая нарастающее чувство тщетности своего начинания. Он не мог знать, всё ли выложил ему Мамикон, сказавший, что в переулке в Дорчестере на него напал с ножом человек, но не Энвер. Очевидно, у Энвера был сообщник. Пока это было единственным объяснением. Татевос уже начинал отчаиваться – ему стало приедаться притворство, необходимое в разговорах с новоприобретёнными друзьями-турками в кофейнях.

Он думал, что воодушевления, проявленного им в сентябре по поводу резни турками греков в Измире, окажется достаточно, но он был вынужден участвовать ещё и в общих танцах при безудержном праздновании ознаменовавшего конец войны перемирия с греками в Муданье, где их крепко побили. Затем пришлось танцевать снова, когда Мустафа Кемаль паша Ататюрк, или Гази, упразднил султанат и учредил в Турции республиканскую форму правления. Sacre bleu, неужели этим празднествам не будет конца!

Если б не любовь к другу, он давно отказался бы от этих поездок. Он занимался этим уже сколько, посмотрим – целых четыре месяца! Совещание с соседями состоялось в воскресенье, 30-го июля, нынче было 25-ое ноября, и что же он имел – новые нападения на Мамикона, да смутное ощущение насчёт одного из завсегдатаев кофейни – молодого бородача, который всегда приходил по субботам, как и Татевос. Этот человек ни разу не подсел к его группе, но Татевосу представлялось, что он всегда глядит ему в спину. Видимо это было вызвано его чрезмерным любопытством и тем, что венские психиатры охарактеризовали словом паранойя.

И вот опять это занудство с тупоголовыми – сиди потягивай кофе, оскорбляя армян, греков и этого придурка, президента Вильсона, который замыслил устроить на турецкой земле американский протекторат над Арменией. Какая дерзость! Слава Аллаху, американский сенат выкинул его предложения на помойку, все четырнадцать. Президент Хардинг, а теперь и президент Кулидж, не стали вдыхать жизнь в эти дурацкие претензии. Армяне – смутьяны, и с ними следует говорить единственным языком, понятным бунтарям – верёвкой и кинжалом.

- Совершенно верно, - подключился Татевос, - однако думаю, нам не следовало так сурово обращаться с женщинами и детьми. Убить заносчивых, надменных мужиков - это дело, но женщин и детей – всё-таки слишком. Это противно Священному Писанию.

- Согласен, но что же было с ними делать? Мальчишки выросли бы в мужчин, а их матери настроили бы их против нас. Пришлось бы истреблять их по новой через поколение. Думаю, ради блага страны мы поступили правильно.

- Против логики не пойдёшь. Именно чёткость турецкой мысли и приверженность учению Корана сделали нас великой нацией. Не могу придраться к вашему аргументу. - Татевоса тошнило, хоть он и был отличным актёром. Повернув голову, чтобы собраться с мыслями, он встретился взглядом с бородатым, который неестественно быстро отвёл глаза. Татевос не стал больше распространяться. Заказав ещё кофе, он мусолил его весь остаток беседы, затем, заразительно зевнув, сказал, что ему пора уходить.

Пройдя мимо нескольких подъездов, он зашёл в отстоявшее от улицы преддверие магазина, чтобы посмотреть, не следит ли кто за ним. Прождав минут десять и собравшись было уходить, он увидел, как бородач вышел на улицу и, не посмотрев по сторонам, пошёл в обратном от него направлении в темноту под пунктирный свет фонарей. Поколебавшись, Татевос решил не следовать за ним. Время шло к половине десятого, и ему надо было не опоздать к электричке.

В следующий понедельник пришло письмо от Гарри. Не желал ли он поработать в музее Пибоди Гарвардского университета? Куратор заведения, одного из лучших сохранившихся в мире музеев антропологии, нуждался в переводчике, знатоке языков, который помогал бы ему с надписями и рукописями на иностранных и древних языках, в работе с экспонатами и трактатами, поставляемыми учёными и экспедициями со всего мира. В случае, если Татевос заинтересован, ему следовало при первой же возможности встретиться с доктором Спрейгом. Музей Пибоди находился в квартале от Гарвард Сквер. Годы назад Татевос уже бывал в этом университете в поисках работы. Он испытал душевный подъём.

Надев свой единственный чёрный костюм с накрахмаленным и плотно застёгнутым белым воротничком, Татевос пошёл в кирпичное здание музея, поговорил с доктором Спрейгом в его скудно обставленном кабинете на третьем этаже, поразив куратора владением языками. Поскольку языком науки был немецкий, Татевос получил работу и обязанность переводить все тексты на немецкий и делать на нём пометки. Это избавило его от переводов на английский, самый слабый из своих языков. Татевос вышел оттуда расправив плечи, проведя собеседование на французском, а для остроумных реплик обратившись к латыни и древнегреческому. Он получил работу, к которой должен был приступить в следующий понедельник. Зарплата составляла двадцать пять долларов в неделю - на порядок больше тех восьми, что он получал на швейной фабрике.

Тем не менее Татевос посчитал, что у него осталось незавершённое дело. В субботу, уведомив мистера Кондазяна об увольнении, он поехал в Пибоди, чтобы ещё раз зайти в кофейню. Sacre bleu, появившись через десять минут, тот бородач снова сел за столик позади него. Татевосу пришлось игнорировать его ввиду расположения столиков. И тут произошёл прорыв – стена мрака треснула, пропустив луч света, которого он так долго ждал.

Один из турок за его столом завёл разговор об опасностях, связанных с поездкой в большой город – Бостон, – и о том, как часто он там заблуждался. Город был слишком велик, с безумно запутанными улицами, и ему редко удавалось найти обратно ту же дорогу, по которой приходил: - Энвер, скажи, ты там жил годами.

Все, включая Татевоса, повернулись в сторону человека за его спиной.

Энвер с секунду замялся, отведя глаза от взгляда Татевоса, что-то пробормотал, затем буркнул «да».

Татевос схватился за соломинку: - Так вы – Энвер Даш, человек Таллал бея?

Ничего не ответив, Энвер уставился на Татевоса, причём это длилось так долго, что Татевос услышал по меньшей мере две реплика: «Ну да, это он» и «Что с тобой, Энвер?»

- Для меня честь познакомиться с вами. Я много слышал о Таллал бее, любой связанный с ним человек заслуживает уважения, - произнёс Татевос, отдав честь Энверу, у которого выпучились глаза. Ничего не ответив, Энвер съёжился на стуле, уставившись в свою чашку.

Так значит, сидящий за ним человек и есть Энвер Даш. Этот турок видимо всё время знал, кто он. Зачем ему ещё надо было следить за ним? Игра становилась опасной, настала пора сообщить обо всём Мамикону, в этом не было никакого сомнения. Они вместе выработают стратегию, чтобы покончить с этим, как бы то ни было. Записав что-то на клочке бумаги, он сунул его в кармашек жилета.

Воодушевлённому добытой информацией Татевосу не терпелось уйти. Он встал, видимо слишком резко, откланялся, схватил с вешалки на стене пальто и вышел в темноту. Как много раз до этого, Татевос направился прямо на станцию, хотя нынче ему пришлось бы ждать электрички минут двадцать или тридцать. И на этот раз за ним следили. Он не заметил этого, пока не вошёл в как обычно пустынный зал ожидания и присел на одну из длинных деревянных скамеек. Слева от него открылась дверь, и снаружи на него дохнуло холодом. Сердце у Татевоса замерло не от холодного воздуха – вошёл бородач, который за ним следил. Он медленно подошёл и встал прямо перед ним, где-то в двух метрах.

- Я слышал, ты произнёс имя Таллал бея, - сказал он по-турецки.

- Да, и что с того?

- В чём твой интерес к нему?

- Не твоё дело – я когда-то работал на него.

- Думаю, ты лжёшь, эрмени гяур. - Татевос прикинул, что ему было не больше двадцати пяти.

- Дело не в моей правдивости или лживости, мой юный турецкий хам. Кто ты и чего хочешь?

- У меня счёты к твоему другу-переростку, но сейчас мне нужна твоя жизнь, тощий пёс. –

С этими словами он двинулся к Татевосу. Тут в открывшуюся дверь заглянул станционный смотритель, проверить, есть ли для кого тормознуть экспресс Портленд-Бостон. Преследователь Татевоса на время расслабился.

Татевос приветственно помахал рукой смотрителю, с которым у него было шапочное знакомство. Помахав ему в ответ, смотритель ушёл. Татевос поднялся со скамейки, бормоча что-то по-гречески.

- Что ты сказал?

- В ответ на твоё идиотское пожелание я процитировал моего греческого друга Гомера: «Всё в руках богов». В чём твоя проблема с моим другом?

- Мой хозяин желает его смерти, вот и всё, и тебе не удасться улизнуть, чтобы предупредить его. Стой где стоишь…

- Ты это делаешь для Таллала. Разве он не умер?

- К чёрту Таллала. У меня свои счёты.

- Что тебе сделал мой друг? Таллал ещё жив?

- Не твоё собачье дело – тебя касается то, что я тебя прикончу – прямо сейчас.

- Погоди, минуточку. Тебя это не задержит. За что ты хочешь убить моего друга?

- Меня в Турции обвинили в его побеге. Я вёл арбу, в которую его бросили после поимки. Он улизнул, а командир подумал, что это я перерезал ему путы. До этого я всем рассказал, что он меня не пристрелил, когда мог, и все решили, что так я ему отплатил. Они не совсем были в этом уверены, и знаешь, что они сделали? Что сотворили со мной эти сволочи? - Его голос перешёл в пронзительный визг, окрашенный отчаянием. - Отрубили мне яйца, вот что они сделали… - Он тяжело дышал.

- Мне тебя жаль, но Мамикон не отвечает за то, что с тобой сделали свои же. Погоди, погоди. Как ты узнал, что Мамикон здесь?

- Проще простого. Все вы, надменные армяшки, хвастались им после вашей встречи в кофейне. Некоторые из нас захаживают туда, как и вы приходите в наши заведения. Я почти достал эту падлу – отрублю ему член с яйцами, даже если это будет последним, что я сделаю. Вот почему ты сейчас умрёшь.

С этими словами молодой турок прыгнул на него, выхватив из-под пальто длинный мясницкий нож. Татевос отскочил в сторону, подставив ему подножку, и нож воткнулся в спинку скамейки. Нападавший заорал - от инерции удара его сомкнутая ладонь скользнула вниз по рукоятке на лезвие. Сгруппировавшись, Татевос сильно лягнул его по животу. Турок упал на пол, вытянув с собой нож и повсюду разбрызгивая кровь.

Татевос решил выбить у него нож повторным ударом ногой, но промахнулся. Нож вонзился ему в живот – сидя на полу, турок умело провернул лезвие вверх и на себя. До этого армянину не приходилось ощущать проникновения холодной стали – ему показалось, что весь воздух мира вторгся ему в нутро. Содрогнувшись и издав гортанный крик, он обрушился наземь.

Смотритель, который прибежал на первый крик турка, ворвался как раз тогда, когда тот добегал до дверей – с ножом в горле железнодорожник с грохотом упал на пол. Турок не намеревался оставлять свидетелей.

Татевос попытался было поползти к двери. От сокрушительной боли он то и дело выгибал спину. Его стало знобить, пробило холодным потом, он начал содрогаться, не утихая, прижимая живот, но силы стали покидать его руки… Лишь бы кто-нибудь пришёл. Надо сообщить Мамикону всё, что он узнал… Боже, до чего больно… Боже… помоги мне… Девочка… Мисс Треваньян…

22. НАПАДЕНИЕ

- К спешке прикладывается рука дьявола.

- Как скажете, ваше превосходительство. Но я уверен, что всё обойдётся. - В голосе Энвера звучали нотки мольбы.

- Так и скажу. Мне не верится, что тебе хватило духу убить этого человека, независимо от движущих тобой причин.

- Я же сказал, он раскрыл меня.

- И этого было достаточно, чтобы его убить? Посетитель кофейни, оказавшийся другом Мамикона, произносит твоё имя, а ты поспешно заключаешь, что он замыслил недоброе и тут же мочишь его. Чудно! Когда же прекратятся эти чудеса?

Энвер открыл было рот.

- Заткни свою тупую глотку, Энвер! И объясни мне ещё раз, ты уверен, что эти убийства не приведут к тебе? Следов не оставил?

- Ничего, эффенди, ничего такого. Тот человек умер, а единственный свидетель – станционный смотритель, тоже мёртв. Когда я уходил, вокруг не было ни души, а для пореза на руке я обратился за помощью в другом городе.

Таллал повернулся к Али: - Что скажешь? По-твоему, это к чему-то приведёт? - Прежде чем Али успел ответить, Таллал перебил, - Что у тебя на уме, Али? Я чую – что-то есть.

- Ничего, превосходительство, ничего такого. Думаю, Энвер не нанёс вам вреда.

- Гммм… Ты явно хочешь что-то сказать. - Интуиция Таллала била во все колокола, а её он никогда не игнорировал.

Али поставил на возможность сбить Таллала со следа. До чего же он всё-таки проницателен: - Превосходительство, я тут думал, что смог бы лучше служить вам, если бы вы отозвали из Пибоди Энвера, чтобы мы вместе выполняли свои обязанности.

- Так ты соскучился по Энверу? - Таллал язвительно ухмыльнулся.

Али опустил глаза, потирая ботинком пол. Как Таллал узнал об этом? - Просто вдвоём мы сможем лучше служить вам, ваше превосходительство…

- Человек определяется умом, Али, а твой дружок в этом смысле не прибавит действующей единицы, как ни прискорбно это констатировать.

- Как пожелаете, превосходительство, кисмет.

Таллал долго и пристально посмотрел на своих замолкших подручных. - Однако, Али, в твоём предложении может быть рациональное зерно. Не исключено, что если Энвер вернётся, ты бы смог присматривать за ним, дабы спасти его от него самого. Решено. Со следующей недели Энвер переходит к нам. Ступайте.

Как только парочка вышла за дверь, Энвер зарычал: - Я убью его… Клянусь, прикончу…

Али посмотрел на него, рассмеявшись: - Всему своё время, мой друг. Я затребовал тебя сюда, потому что я обдурил Таллала, и мне потребуется твоя помощь, чтобы выкрутиться.

- Ты – чего?

- Да. Наш великий магистр, наш генеральный управляющий, наша главная куча дерьма считает, что я избавил его от лютого врага – Мамикона.

- Разве это не так? - Выражения лица Али оказалось достаточно. - Аллах свидетель, клянусь всем, что свято – ты не обманываешь. Что ты наделал?

- Мне опостылели его беспрестанное нытьё и упрёки о том, что мы не можем его обнаружить и убить, что мы безмозглые, что зря едим свой хлеб… Ну, я и убил похожего на Мамикона человека и избавил нас обоих от придирок Таллала.

- Не могу поверить, что ты так рискнул. А если он узнает?

- Как? Его глаза и уши – это мы. Мы – его наёмные убийцы. Нам просто следует не спеша, в своё удовольствие, выследить и убить этого армянина.

- Нам?

- А что? Ведь раньше мы же хорошо сработались? Таллал бей нас обоих держит за свиней, хоть он и делал мне поблажки из-за того, что я, как ему кажется, сделал. Время обычно размывает чувство благодарности, друг мой, так что я не думаю, что его особая благосклонность ко мне сохранится.

Подумав, Энвер покосился на Али. Было бы неплохо заполучить его обратно… в силу собственных соображений. Его предложение можно было превратить в сделку, от которой он получил бы, что хотел, и… - Так и быть, Али, договорились, но я требую определённой платы за сотрудничество. Ты же понимаешь, что хватит одного слова Таллалу, и тебе крышка.

- Не базарь, Энвер и, тем более, не угрожай. Давай поработаем вместе и плоды поделим поровну.

- Тебе известно, где он сейчас? Он съехал из Гроув Хилл в Роксбери?

- Нет, он ещё там, - Али рассказал о своих покушениях с ножом, динамитом и – самом восхитительном, - об убийстве его жены. - Надо было заставить его пострадать за все причинённые мне неудобства, так что при первой же возможности я прихлопнул его беременную жену. - Али понравилась эта незначительная подтасовка фактов. Он всё ещё помнил своё изумление при виде возникшего в прицеле женского лица как раз в тот миг, когда он нажимал на спусковой крючок.

Энвер смотрел на улыбающегося, самодовольного убийцу широко раскрытыми глазами.

- И это всё ты? - Он сделал мысленную заметку никогда не доверять Али. Он оказался слишком лютым на его вкус. Пожалуйста – насилуй, помучай, но убивать ради развлечения? Какое в этом удовольствие?

23. БОЛЬНИЦА

Вначале полиция Пибоди решила, что те двое, чьи тела были обнаружены на станции, подрались между собой. Но капли крови на скамейке, бороздка на её спинке, а также расстояние между телами и кровавый след, ведущий от двери, помогли определить наличие третьего лица.

Смотрителя узнать было легко, а вот личность почти выпотрошенного мужчины с густой шевелюрой установить оказалось непросто. При нём не было бумажника, и по предварительной версии это была неудавшаяся попытка ограбления, так как у обеих жертв в карманах брюк были обнаружены доллары.

Прибытие пассажиров состава в девять тридцать повлекло за собой приезд полиции и скорой помощи. Татевоса немедленно отвезли в больницу Джей Би Томас на операцию, несмотря на значительную потерю крови, низкое давление, шок и почти отсутствующий пульс. Врачи пошли на риск, полагая, что он и так не жилец. Ему зашили стенку желудка и ощутимо усекли кишечный тракт. Только во вторник утром он смог заговорить и назвать себя. После того как полиция Пибоди связалась с полицией Бостона, в дверь его дома постучался патрульный.

Мамикон с Эгсой приехали в тот же день. На следующий день, прочитав заметку в Пибоди Таймс об убийстве станционного смотрителя, пришёл Гарри Сирс. Гарри позаботился о том, чтобы Татевосу не засчитали неявку на работу в Гарварде.

Татевос был слишком слаб и в первые два дня лишь кивал в ответ на вопросы визитёров, утешая жену, насколько это мог мужчина в его положении. В четверг он попросил Эгсу пойти купить немного конфет для сиделок, чтобы поговорить с Мамиконом.

- Это был Энвер Даш.

- Я и не сомневался.

- Он ходит в кофейню с зелёной дверью у городской площади.

- Хорошо. Я найду его.

- Будь осторожен.

- Будь спокоен.

- И ещё: он не сказал это словами, но… ты уверен, что Таллал бей умер?

- А что? - зрачки Мамикона чуть расширились.

- Я не совсем уверен, но Даш так произнёс его имя, будто говорил скорее о живом, чем мёртвом человеке.

Мамикон кивнул: - Прежде чем я его убью, я всё узнаю.

- Не убивай ради меня, Мамикон.

- Список становится длиннее, Татевос эффенди.

- Ты мне нужен, брат. Будь осторожен.

- Татевос, первый удар – половина схватки. Хоть раз я нанесу его сам.

- Я попрошу моего друга Гарри проводить Эгсу домой. Вижу, тебе не терпится.

- Так нельзя. Сначала я сам провожу тикин Эгсу. Я настаиваю. - Отвезя её за двадцать миль в Бостон, к закату он вернулся и занял позицию в парадной через улицу от кофейни с зелёной дверью.

Ближневосточный люд ужинал рано, и к шести вечера, поодному и парами, мужчины стали стекаться к крутой атмосфере собрания, насыщенной табачным дымом и смесью тысяч разных запахов от выдохшегося кофе до немытых тел, а также возгласами и криками игроков в карты и нарды. Большая пузатая печь прокаливала затхлый воздух.

Мамикон увидел, как Энвер Даш зашёл туда с двумя другими. Оставив свой пост, он прошёл на площадь и заказал себе в закусочной тарелку супа и кофе. Ночь предстояла длинная, но он не стал долго задерживаться из опасения, что у Энвера могли оказаться другие планы – а вдруг он уйдёт раньше, чем через обычные три часа, которые проводили в подобных местах мужчины, особенно семейные. Прождав около двух часов, он вошёл в многолюдную кофейню. Там было примерно тридцать квадратных столиков на четверых, тёмный дощатый натёртый пол и бурые запятнанные дерматиновые занавеси на шести больших окнах. Скатертей не было, стулья с прутчатыми спинками были деревянными, как и дверь, ведущая на кухню, где постоянно вскипал кофе небольшими порциями по четыре чашки.

Он заполнил собой весь дверной проём – высокий, плотный, угрюмый, со свободно свисающими по бокам руками. Не продвигаясь дальше, он медленно оглядел помещение. Разговоры, игры и кофепитие понемногу затухли, и через минуту после его появления воцарилась полная тишина. Все уставились на Мамикона. Его вид предрекал недоброе.

Ищущий взгляд Мамикона остановился на середине дуги, вперившись в сидящего у заднего столика Энвера. Мамикон двинулся в его сторону, не обращая внимания на окружающих и не отводя от него взгляда.

Энвер глядел на него выпучив глаза и открыв рот, начав медленно подниматься с места. Остальные трое, сидевшие за его столиком, заметив ширящееся на его лице выражение ужаса, оттолкнули стулья и ретировались. Пока не прозвучало ни звука. К тому времени, как Мамикон дошёл до столика, у Энвера стали подкашиваться колени, его одолела дрожь.

- Убивал кого-нибудь на днях, храбрец, писающий в штанишки? - Голос Мамикона звучал негромко, но был слышен по всей кофейне – ледяной тон не оставлял сомнений в серьёзности его намерений.

- Я ничего тебе не делал… оставь меня! - его плаксивый голос прозвучал чуть выше писка.

- Ты больше не будешь убивать.

- Хватайте его… этот армянин – вне закона!

- Массаби боглу шан! - Прорычал Мамикон отборное турецкое ругательство. - Прячешься за друзьями, да? - Подняв правую руку, он тыльной стороной ладони нанёс молниеносную оплеуху по правой щеке Энвера, пославшую его оземь рикошетом от стены.

- Я жду это говно на улице. Желающие ему помочь – милости просим… - Он повернулся к двери. Половина мужчин между ним и дверьми встала, загородив ему путь. Никто не соответствовал его стати, но все вместе составляли солидную стенку.

- Кто ты, мистер? - спросил его кривоногий коротышка у центра с пышными усами.

Мамикон спокойно огляделся с лёгкой ухмылкой, явно не дрогнув – отчётливый сигнал сомневающимся противникам. - Сик-тир, - всего и сказал он, бросив вызов.

По кофейне прошёл нарастающий ропот. Эта дюжая сволочь и не думала отступать. - Кто ты? Что тебе нужно от этого человека? - Это был тот же коротышка.

- Сик-тир все! - Мамикон не повысил леденящего голоса, но стиснутые зубы уже не были видны – он сжал челюсть.

На него набросились. Прижав к груди стиснутые кулаки и подняв кверху локти, Мамикон одним размашистым движением резко развёл руки в стороны. Пятеро мужчин перед ним упали на наседавших сзади, задевая столики и стулья. Два столика опрокинулись, несколько стульев разлетелись вдребезги, толпа взревела.

На него набросились по новой. На этот раз Мамикон сделал шаг навстречу, разметая тела как спички – одно из них опрокинуло печку, разбросав головёшки по навощённому полу. Тяжело дыша, Мамикон сделал шаг назад, снова изготовив локти. Энвер Даш прыгнул ему на спину, вонзив в него нож. Схватив его за плечо одной рукой, Мамикон с размаху двинул ему в челюсть другой. Энвер в отключке мешком обвалился на пол.

Доски пола вспыхнули, и огонь стал быстро распространятся. В невообразимой толкучке противники кинулись кто к выходу, кто к дверям на кухню.

Пламя стало подниматься по стенам, и крепко стоявший на ногах Мамикон, глядя вслед последним посетителям, ломившимся сквозь двери к безопасности, скорчился от охвативших его приступов кашля и побрёл к уже освободившемуся выходу, таща за собой Энвера.

Оставив кофейню пожарным, полицейские отвезли Мамикона в больницу. Слабые попытки Мамикона, – его уже одолевал шок, – убедить полицию задержать Энвера оказались безрезультатны. Медсестра в приёмной сразу же признала в Мамиконе того, кто платил за лечение Татевоса, что весьма заинтриговало полицию.

Мамикона отвели в операционную, а единственный детектив в полиции Пибоди зашёл в палату к Татевосу разузнать, какая между ними связь. Двое армян, не проживающих в Пибоди, заколоты ножом с промежутком в неделю. Один достаточно хорошо знаком с другим для того, чтобы взять на себя расходы по его лечению, а нож, вынутый из спины последней жертвы, вполне мог быть использован в первом нападении. Что же происходит?

Так как Татевос не имел понятия о том, что произошло, от него оказалось мало пользы. Детектив Хастингс не был настроен на обсуждение сравнительных преимуществ дедуктивного и индуктивного методов, приправленное долей французского для остроты рассуждений. Он просто хотел выяснить, почему два знакомых между собой армянина были порезаны в Пибоди, скорей всего – одним и тем же человеком. Татевос знает, кто это?

Татевос задумался, к чему мог привести положительный ответ. Так и не решив, он сказал:

- Возможно.

- Возможно?

- Да, возможно, я знаю.

- Так знаете, или нет? Оставим возможность!

- Я знаю имя этого человека, но мне неизвестно, кто он и откуда.

- Ну, и как его зовут?

- Энвер Даш.

- Что это за имя такое?

- Турецкое.

- Аа.

Татевос никак не отреагировал.

- Ну конечно – турки и армяне!

- Ну конечно что, офицер?

- Вы же, мягко говоря, недолюбливаете друг друга.

- Вполне возможно.

- Так что же здесь происходит? Вы видели, как Энвер Даш убил смотрителя?

- Да.

- Думаю, вас следует арестовать за недонесение о преступлении.

- А как я должен был это сделать, офицер? Я был без сознания, а посетителей ко мне пускают только в последние четыре дня. Вы здесь – первый представитель правопорядка.

Хастингс почесал в затылке: - Так сюда никто не…?

- Ни души.

- Не могу поверить. В воскресенье и понедельник мы посылали сюда человека, чтобы допросить вас, когда вы придёте в себя. Что же произошло…

- Должно быть что-то напутали у вас в участке. Проблема с Энвером Дашем в том, что мне неизвестно, где он живёт или работает. - Татевос рассказал, как этот человек следил за ним из кофейни, – да, именно той, что почти сгорела этим вечером, – до самой станции, и как напал, сказав, что знает его как друга Мамикона. Да, того, что пырнули ножом этим вечером. Он выкарабкается, ведь так?

Везение не изменило Мамикону. Скользнув по лопатке, лезвие вошло в грудную клетку почти перпендикулярно земле. Жизненно важные органы не были задеты, но в полость излилась почти пинта крови, которую следовало удалить.

Спустя четыре дня его под конвоем доставили в здание районного суда Салема. Так как он признал себя виновным по всем пунктам  обвинения, на него наложили штраф в сто долларов за нарушение порядка, вменили возмещение убытков кофейни в размере семисот долларов и взыскали двадцать пять долларов судебных издержек. Срок в девять дней отсидки был отменён после того, как судья зачитал Мамикону лекцию о том, что впредь не следует искать общения в Пибоди, особенно среди тех, кому это не нравится, и что всем вам туркам следует научиться вести себя, как это подобает законопослушным гражданам вашей новой страны. Чрезмерное употребление алкоголя плохо совмещается с кровной рознью. Энвер Даш не был упомянут. Парон Закарян, сопровождавший Эгсу, заплатил приставу, и Мамикон вышел из зала суда.

24. СВЕДЕНИЕ СЧЕТОВ

- Пророк Магомед изрёк, что истинное блаженство – это жить среди низших. Аллах свидетель, я всячески стремился к этому, но блаженство это вышло мне боком.

- Вы оба лгали мне про свою работу и её результаты. Оба проявили невообразимую бестолковость в выполнении своих обязанностей. И оба вели себя так, что навлекли позор на свои имена. Ужаснее всего то, то вы проявили такую неимоверную тупость, отсутствие разумения, такую исключительную недееспособность, что будь это в армии, я скорее поставил бы вас к стенке, чем выпустил слоняться так по гражданке.

Фото: Иллюстрация: Наира Мурадян (специально для Медиамакс)

Неужели кто-то из вас рассчитывал – я не узнаю, что вы не уничтожили Мамикона? Вы хоть на секунду сомневались, что я не исправил бы ваши огрехи, если бы вы вовремя признали их? Поделом мне, ведь это я переоценил вашу способность к мысли и действию. Вы оба на месяц направляетесь на кухню и уборку, без оплаты. Жить будете в подвале под постоянным наблюдением. Дальше я решу, что с вами делать. Вон отсюда!

25. ПЕРЕЕЗД

Гарри Сирс не принял отказа. Татевосу с семьёй следовало переехать в незанятый домик смотрителя в его родовом поместье в Манчестере-на-море и провести месяц для поправки, прежде чем предстать перед профессором Спрейгом. Если же представится возможность уладить вопрос с автомобилем, то Татевос мог обосноваться там навсегда – среди зелени и деревьев на берегу моря, в обмен на обучение большой семьи Сирса любому из языков, которыми он владел.

Когда Мамикону сообщили об этом при последнем посещении Татевоса в больнице, он немедленно предложил использовать свой автомобиль столько, сколько это будет необходимо, дав при этом понять, что это может продолжаться бесконечно.

Возмущённая реакция Татевоса на все эти дары, без возможности хоть как-то отплатить, вызвала уместное замечание Мамикона о том, что сам он никогда не сможет отплатить Татевосу и Эгсе за уход за своим мальчиком: - Я по гроб вам обязан, друзья, и пользование моей машиной до того ничтожное возмещение, что мне неудобно даже упоминать об этом. Я буду скучать по мальчику, но эту боль мне поможет превозмочь сознание того, где он растёт и кто его воспитывает. Господь в своей безграничной мудрости одаривает и обделяет нас путями непостижимыми.

26. ВОЗВРАТ

Он вернулся к Эмили спустя шесть месяцев после последней встречи. Разгружаясь в переулке, он всячески избегал смотреть на её окна, ведя себя так, будто её и не существовало. Это подтачивало его волю, он не мог стереть её умиротворённое лицо из своих мыслей. Наконец, в морозную январскую пятницу, он послал всё к чертям и решился последовать зову сердца. Купив изящную коробку-набор Уитмена, он завёл грузовик на её улицу и постучался в дверь.

Открыв, она озарилась улыбкой, призвав его войти широким жестом правой руки. Поклонившись и передав коробку, он переступил порог и неуклюже встал, не проронив ни слова.

- Моё ограниченное знание Востока подсказывает, что тамошние мужчины предпочитают полногрудых женщин изящным и воздушным. Следует ли мне делать соответствующие выводы из этого подарка? - Сказала она, для убедительности похлопав себя по бедру.

- Я ничего такого не знаю, мисс Хартнет. Я нёс конфеты, потому что американский знакомый мне сказал – американцы берут конфеты, когда идут в гости.

Поднявшись на цыпочки, она дотянулась до его подбородка, запечатлев на нём лёгкий поцелуй: - Я скучала по вам, мистер Мамикон.

- И я скучал, - сказал он, обняв и прижимая к себе её фигурку. Её лицо прижалось к грубой спецовке, едва доставая его плеча. Они остались так стоять, едва заметно покачиваясь.

- Я хочу, чтобы ты знал – мне не двадцать восемь, мне тридцать… и… наконец я… - Она замолкла. Пазу нарушил Мамикон – вдруг поддев руку ей под бёдра, он оторвал её от пола, заключил её оказавшееся на удивление хрупким тело в свои крепкие руки, отнёс к креслу, которое она указала ему в прошлый раз, и сел в него, почти соприкасаясь с ней лицом. В этом положении он легко мог достать её губы своими, что и решился сделать.

Она отвернулась – обвив рукой, он легонько подтолкнул её лицо к себе – они поцеловались, и её лицо затерялось в зарослях его пышных усов. Их жадные ищущие губы слились в долгом страстном поцелуе. Наконец откинувшись, она попыталась всмотреться в его лицо вблизи – Мамикон заметил, что на такой близости глаза едва заметно косили, лицо было залито румянцем.

- Я не оставлю тебя, леди.

- Пожалуйста, - прошептала она, - меня зовут Эмили.

- Эмили, я не оставлю тебя…

- Я и не захочу… Мамикон. - Она сама его поцеловала, и не этот раз прикосновение оказалось мягче, менее ненасытным. Снова отстранившись, они посмотрели друг другу в глаза.

- Такие вот дела, - сказала она с налётом легкомысленности в голосе. - Что дальше? Давай поговорим, Мамикон.

Фото: Иллюстрация: Наира Мурадян (специально для Медиамакс)

Чтобы ответить, он приподнял ей спину и помог встать со своих коленей.

- Я не прошу прощения, Эмили. Ты – прекрасная леди, и я приблизился к тебе, потому… потому что я… я…

- Шшш, ничего не говори. В этом нет необходимости, - сказала она, поправляя платье.

- Я сейчас иду. Мне надо думать. Не время говорить. - Протянув руку, он пожал ей ладонь и ушёл, оставив Эмили стоять посреди комнаты, качая головой.

Мамикон распределил пятничный развоз так, чтобы последняя доставка попадала на магазин мистера Аветисяна на Кодмэн сквер. Он был счастливым человеком, хоть и выбитым из колеи. Согревающие мысли об Эмили неизменно остужались и подсаливались его снижающейся самооценкой – его мысли всё больше сводились к воспоминаниям о её мягких губках, нежном теле и необузданном желании снова к ней прикоснуться. Уважающий себя мужчина не мог испытывать подобного к приличной даме. Она даже не была ему обещана, и не было никого, кто заступился бы за неё и оградил от того, что он считал двусмысленными посягательствами со своей стороны. Тем не менее он стал каждую неделю мечтать о наступлении пятницы – ведь это был предлог увидеть её. Мамикону не приходило в голову, что он мог бы просто зайти к ней после работы в любой день или в уикенд. Ему нужен был предлог. Мужчина не мог просто так приударить за женщиной, оставляя впечатление заинтересованности. Это было просто инфантильно и недостойно, считал он. На родине всё делалось намного цивилизованней. Предварительными вопросами занимались посредники, видимость отстранённости сохранялась, и исключался риск потерять лицо в случае отказа со стороны предложенной кандидатуры.

Когда он увидел её у окна через неделю после поцелуя, он подошёл как можно ближе к стене дома и тихим шёпотом пригласил её встретиться у Пископо, в ресторанчике за углом. Сразу же кинув, она удалилась от окна.

В длинном узком зале у Пископо подавали всё – от стейков и котлет до супов и сэндвичей обильными порциями, которые приносил упитанный грек – он хмурился на посетителей, оставлявших еду на тарелках.

- Во всём мире голодают, - громогласно замечал он в таких случаях, - а американцы выбрасывают объедки. - Укор попадал в спины уже уходивших виновников. Перед длинной стойкой вдоль стены были привинчены насесты, а у противоположной – расставлены столики по четыре места. У Пископо невозможно было уединиться для разговора из-за стен и пола, выложенных белым кафелем и белого же линолеума на стойке и столиках. Звукопоглощение было нулевым, и за завтраком и обедом там стоял ровный гул. На первый взгляд белизна придавала этому месту схожесть с операционной, но это впечатление быстро рассеивалось стоявшим там ароматом еды.

Они дошли к ресторану одновременно и в пять часов вечера оказались в нём почти одни. Мамикон провёл Эмили к столику в глубине зала, передав её просьбу подать «просто кофе». Хозяин не верил своим глазам – он знал Мамикона как молчаливого, неулыбчивого развозчика, который взимал свои десять центов с каждого доставленного ящика и никогда не обменивался любезностями, - и вот он, великан, сопровождает миловидную хрупкую, неоспоримо американскую леди. Не удостоив Пископо второго взгляда, Мамикон сразу перешёл к делу с Эмили.

- Думаю, будет неразумно встречаться у тебя, Эмили, - сказал он по возможности тише. Он заметил, что Пископо не до конца вернулся на своё место за кассовым аппаратом. Он задержался на полпути, явно надеясь услышать, о чём же его армянский друг может разговаривать с американкой, совершенно очевидно не бродяжкой.

- Почему?

- Думаю, ты знаешь. Я не веду себя, как джентльмен. У тебя нет, как это у вас... попечитель?

Едва не рассмеявшись, она сказала с улыбкой: - Ты хотел сказать «опекуна»? Мамикон, если тебя тревожит то, что случилось, то помни, что я не сопротивлялась. Я не пресекла тебя. Я была счастлива. Ты показал, до чего я тебе нравлюсь.

- Мужчина должен держать себя в руках, Эмили, я не имел права. Вот почему ты не злись, если я не буду больше приходить к тебе.

- Ладно, если это то, чего ты хочешь. А если мы будем встречаться здесь по пятницам за чашечкой кофе, это будем слишком?

Мамикон вдруг понял, что его разочаровало её немедленное согласие ограничить их общение стерильными встречами в общественном месте, хотя он сам на это напросился.

- Это будет здорово, но начнутся разговоры... люди не поймут, тебе надо позаботиться о своём имени.

- Мамикон, это Америка, и тут нет ничего предосудительного, если мужчина и женщина встречаются и беседуют на людях так часто, как им заблагорассудится. Я нисколечко не беспокоюсь за свою репутацию. - Она улыбнулась искрящимися голубыми глазами, махнув в сторону Пископо. - Ты что, волнуешься о людях, подобных ему?

- Нет, я не волнуюсь о нём и о том, что он думает. Наверно я не знаю, от кого тебя я думаю защищать.

- Дай мне самой об этом позаботиться, Мамикон. Давай поговорим о тебе. Есть новости об Энвере?

- Нет, кроме неприятностей – мало чего. Хотя я не верю, что у Энвера хватило мозгов на всё это.

- Как бы я хотела помочь тебе, Мамикон. Может, я могу что-нибудь сделать...

- Ты делаешь достаточно, Эмили. Мне важно сейчас знать, что у меня в жизни есть кто-то, как ты. Если меня убьют, хоть кто-то будет знать всю правду.

- Не говори так. Я хочу быть чем-то большим, чем пассивным наблюдателем. Я хочу что-то предпринять.

- Посмотрим, Эмили, посмотрим. Допивай свой кофе, пожалуйста, и давай уйдём, пока Пископо не свихнулся. Он всё старается подслушать, и если мы останемся, он упадёт через конторку.

Они рассмеялись, встав из-за стола. Выпрямившись, Пископо отправился к кассе с двумя пятицентовиками, которые Мамикон оставил за кофе. Они дошли до её дома, Мамикон пожал ей руку и пообещал прийти в следующую пятницу.

- Я бы хотела приготовить тебе ужин, но раз ты не желаешь ко мне заходить, то видимо не судьба... - Лёгкая ухмылка снова играла у неё её губах.

- Знаю. Я пошёл домой. Завтра я вернусь в пять, и мы закажем у Пископо антрекот из ягнятины. Хорошо?

- Прекрасно, но можно поужинать чуть позже, скажем – в шесть?

- Почему бы нет? Я встречу тебя перед Пископо в шесть.

Он задумался, зачем она хочет есть так поздно, но этих американок было не понять. Несмотря на свой патриархальный нрав, его определённо радовал такой поворот событий, хоть и нервировала мысль об ужине наедине с женщиной на виду у всех. Америка меняла его поведение так, как он и не мог себе представить у себя на родине. Татевоса больше не было рядом, чтобы играть с ним в нарды по субботам, и он стал заядлым читателем американских и армянских газет вечерами, чтобы лучше усвоить языки. Ужин с Эмили стал бы желанной отдушиной в отшельническом существовании, на которое он себя обрёк. Он больше не посещал кофейни ввиду нежелательного внимания, которое там привлекал.

Мамикон прибыл на Кодмэн сквер, по пути искупавшись в общественной душевой и переодевшись в свой воскресный костюм. Он даже начистил свои чёрные сапоги и чувствовал себя не в своей тарелке, стоя перед застеклённым фасадом заведения Пископо, за пять минут до назначенного времени. Свет для вывески вдоль фасада был включён. Он помахал рукой Пископо, который жестом пригласил его войти. Мамикон прикинул, что два блюда обойдутся ему в целых два доллара, хотя каждый цент оправдывала возможность просто побыть с Эмили. Оставив грузовик на её улице, он дошёл сюда, пройдя мимо её дома  на две семьи. В вечерних октябрьских сумерках он не обратил внимания на двух мужчин, направлявшихся по улице к Пископо. Улица была безлюдна, все заканчивали ужин по своим домам. А вот и Эмили, всего в квартале, далеко за мужчинами, которые уже подходили к нему. Гмм, он заметил, что они всячески старались на него не смотреть... Святой Григорий! Это был человек с ножом из переулка! Эту обезьянью фигуру ни с чем не спутаешь... а второй? Энвер!

Мамикон встал в стойку, как в греко-римской борьбе. Грузный угрожал ему высоко поднятым ножом, а Энвер выдвинул нож снизу. Они уже были в трёх шагах от него. Мамикон прикинул, что не сможет обезоружить одного, не открывшись другому. Спружинив ногами и сгруппировавшись, он отпрыгнул назад, влетев через стекло витрины и грохнувшись спиной на кафель под дождём осколков. Кровь из его ягодиц  забрызгала белый пол.

Мамикон немедленно вскочил на ноги. Необходимость осторожно втиснуть свою грузную фигуру в разбитую витрину несколько замедлила натиск обезьяноподобного. Энвер вбежал через входную дверь.

Помещение заполнилось беспорядочными криками – примерно дюжина мужчин и женщин внутри, опрокидывая столы и стулья, ринулись как безумные подальше от места действия. Пископо ревел, как оскоплённый бык.

Схватив стул, Мамикон выставил его вперёд против атаки Энвера, ворвавшегося через дверь. По его ногам стекала кровь. В последний миг он яростно двинул стулом в лицо нападавшему, повалив его на пол. Пролезший через окно почти достиг его, высоко замахнувшись ножом для удара. Мамикон двинул стулом вверх, нанеся ему сокрушительный удар в челюсть. На миг оглушённый, нападавший попятился, однако нож не уронил.

- Мамикон, лови.. - Пископо рукояткой вперёд бросил ему тяжёлый кухонный нож.

Теперь армянин уже ухмылялся нападавшим, которые сгруппировались для новой атаки. В одной руке он держал на весу стул, другой сжимал рукоятку ножа.

Они стали подбираться к нему с большей опаской, следя за его глазами. Резко двинув стулом к Энверу слева, Мамикон сделал выпад ножом в сторону грузного.

Оба увернулись, и Мамикон потерял нож, так как грузный удачно парировал удар.

Он попался. Пара бросилась на него в тот миг, когда в этом бедламе раздалась пронзительная трель полицейского свистка. Нападавшие встали как вкопанные. Затем суетливо кинулись к выходу под кровожадные выкрики Пископо, который выбежал из-за стойки, размахивая двумя мясницкими ножами.

Выбежав наружу, двое пустились в ту же сторону, откуда пришли. Снова просвистел свисток, – он принадлежал Эмили, – и эта заминка оказалась всем, что нужно было Мамикону.

Выхватив у Пископо один из огромных ножей, он выбежал и метнул его в убегающего грузного где-то в шести или семи метрах. Раздался первобытный крик – лезвие пронзило ему спину, выйдя со стороны груди.

Грузный обвалился на мостовую, оставшись лежать неподвижно. Энвер понёсся дальше как очумелый, даже не оглянувшись на товарища.

У Мамикона обильно кровоточила разорванная осколками витрины правая ягодица. Он чувствовал, как кровь хлюпала у него в сапогах, его стали одолевать первые волны головокружения. Он опустился  на колени, держась рукой за стену.

Пископо вмиг оказался возле него. Эмили бежала к нему, всё ещё крича.

- Они хотели украсть мои деньги, Пископо. Спасибо, что спас мне жизнь... Ты здорово завалил того типа ножом.

- Ты ранен, мистер Мамикон. Он ранен, - доложил Пископо подбежавшей Эмили, которая опустилась на колени возле Мамикона.

- Пожалуйста, вызовите врача, - первым делом настояла она, взяв ситуацию в свои руки. - Кажется, повреждена мышечная ткань, Мамикон. Тебя задели где-то ещё?

- Нет, думаю, я в порядке. Пископо достал одного из них своим ножом...

- Мистер Мамикон, ты... - Пископо не смог досказать, что хотел.

- Умоляю, мистер Пископо, вызовите врача!

- Да, да, сейчас зову доктора... иду звать. И полицию буду звать тоже. Он начальственно зашёл в ресторан, бормоча что-то по-гречески, и крикнул всем посетителям не забыть расплатиться перед уходом.

Полиция прибыла раньше врача. Эмили прижала рану Мамикона большой матерчатой салфеткой из ресторана, не дав ему шевелиться до прибытия доктора. Вокруг них стали толпиться зеваки и посетители ресторана: двое мужчин на мостовой, молодая рыжая женщина распоряжается полицейскими, не давая им приблизиться к большому мужчине, пока им не займётся врач, а толстяк в переднике всем рассказывает, как он пресёк попытку разбойного нападения. Место действия было залито жёлтым светом из ресторана.

Эмили взяла на себя большую часть разговоров. Нет, офицер, этот человек ждал меня снаружи у входа. Нет, мы просто друзья и намеревались отужинать вместе. Да, я всё видела. Подойдя к нему, они выхватили ножи. Нет, я не слышала их разговора, но он сказал мне, что они требовали у него деньги. Когда они начали драку, мистер Пископо вышел с кухонным ножом и ударил одного, а другой убежал, ранив этого человека. Правда, мистер Пископо?

Очевидно ресторатор принял навязанную ему роль спасителя. Он подтвердил сказанное Эмили, однако поинтересовался, кто же заплатит ему за разбитое стекло. Безусловно, Мамикон заплатит, немедленно заверила Эмили.

Прибывший врач, осмотрев рану через разорванные штаны, объявил, что порез поверхностный, и можно обойтись парой-другой швов. Гораздо больше внимания требовала вторая жертва поножовщины, которая была при смерти, если уже не мертва. Оказалось, что он жив, и его увезла карета скорой помощи. Доктор сказал, что Мамикона не надо везти в больницу, чтобы зашить рану, если рядом найдётся подходящее помещение. Эмили предложила своя квартиру менее, чем в двух кварталах. Мамикон отказался. Поджав челюсть, Эмили попросила полицейских затолкать его в дежурную машину, пока доктор прижимал ему рану. Они подняли его наверх в её квартиру, сказав, что вернутся на следующий день. Уложив Мамикона на кровать, доктор приложил к его лицу смоченную эфиром марлю. Положив иглу в кастрюлю на кипячение, Эмили помогла доктору снять с Мамикона всю одежду, включая окровавленные штаны и бельё. Затем принесла два торшера и расположила их с обратной доктору стороны кровати, чтобы обеспечить хорошее освещение. Когда эфир сработал, доктор зашил рану в семь дюймов, а Эмили тампоном удаляла скапливающуюся кровь. После того, как зашитую рану перевязали, Мамикона укрыли.

- Он очень крупный мужчина, ему нельзя переворачиваться по меньшей мере до утра. Сможете проследить?

- Конечно, доктор. Когда надо сменить повязку?

- Ну, во-первых, двадцать четыре часа ему не следует вставать и разгуливать. Повязку надо менять ежедневно, – вы видели, как я её наложил, – пусть он придёт ко мне через неделю для снятия швов. Вот моя визитка.

- Прекрасно, доктор. Сколько я вам должна?

- Четыре доллара, если они у вас есть. К счастью, осколки проникли в плоть всего на два сантиметра, и он не потерял много крови.

- Спасибо, доктор. - Эмили передала ему деньги. - Я приведу его к вам на следующей  неделе.

После ухода врача, посмотрев на обмякшую фигуру своего друга, Эмили подобрала его окровавленную одежду, погрузила трусы в холодную воду в ванной, и стёрла как можно больше спёкшейся крови с разорванных синих сержевых брюк холодной водой. Сначала она решила их зашить, но поняла, что дело это безнадёжное. Шов будет резать глаза. Скорей всего это был его единственный костюм... и он надел его на ужин с ней. Она отложила в сторону его деньги и документы.

Утренний свет в весёлой голубой спальне застал Эмили заснувшей в кресле, которое она туда приволокла. Мамикон застонал.

- Как ты себя чувствуешь?

- А? Голова много болит... я... где... где моя одежда?

- Ничего, Мамикон. Доктор снял с тебя одежду, чтобы зашить рану. Как ты себя чувствуешь?

- Голова... Можно взять одежду?

- Врач сказал, что ты должен оставаться в постели до завтрашнего утра, иначе снова начнётся кровотечение.

- Я о себе позабочусь, Эмили. Дай мою одежду и...

- Ты останешься здесь, Мамикон.  Полиция сказала, что придёт сегодня поговорить с тобой, так что ты не можешь уйти, по крайне мере до их прихода.

Подумав над её словами, он сказал: - Ладно, я остаюсь, но в одежде. А ты... была с доктором, когда... - мучительно выдавил он. У него развился комплекс относительно своих причиндалов с того самого дня в военной академии Константинополя, когда немецкая медкомиссия осматривала кадетов. Тогда необходимость встать в один ряд с другими голыми парнями его не покоробила, пока, несколько дней спустя, он не задал друзьям-кадетам невинный вопрос о том, за что они присвоили ему кличку «жеребец». Сначала он думал, что это – из-за его внушительного телосложения, но скабрезные намёки окружающих открыли ему глаза. Странно... его жена на этот счёт ничего не говорила, но у неё конечно не было другого мужчины, как не было и у Гузель...

Встав на колени у кровати, Эмили поцеловала его в щёку: - Перестань обо всём беспокоиться, просто поправляйся, жеребец ты этакий! - Её удивил его внезапный стон отчаяния – он даже прикрыл лицо руками. - Я… я тебе пока приготовлю кофе и тост, а дальше посмотрим, чего тебе ещё захочется поесть.

Когда она вернулась в комнату с кофе и смазанным маслом тостом, он лежал на спине, натянув покрывало до подбородка. Он отвёл глаза.

- Ладно, Мамикон, признайся, что тебя гложет?

- Я не могу здесь быть.

- Почему? Кто-то же должен за тобой ухаживать, и…

- Ты – одинокая женщина, и я не могу здесь быть.

- Ну зачем ты всё время нудишь об этом? Если б я этого не желала, причём – искренне, тебя бы здесь не было.

- Незамужняя молодая женщина и мужчина не…

- Ладно, Мамикон, убедил. Ешь свой тост и оставайся, пока полиция не придёт и не уйдёт. Я подготовлю одежду – брюки у тебя порваны, – и ты сможешь уйти сегодня вечером. Хотя не представляю, как ты в таком состоянии будешь управлять грузовиком. Ты не сможешь оставаться в сидячем положении, не разбередя рану. Дай мне поухаживать за тобой, пока ты снова сможешь водить. А я за это время займусь тобой, ладно?

- Спасибо, Эмили, я уйду сразу после полиция.

Вскинув руки, она демонстративно ушла, оставив угрюмого Мамикона наедине со своими запутанными мыслями.

Дежурный по воскресной смене послал молодого полицейского взять у Мамикона показания. Кто-то в участке проявил халатность, видимо потому, что в субботнюю ночь всегда бывают авралы, и предыдущие эскапады Мамикона остались без внимания.

Когда коп собрался уходить, Эмили задала вопрос:

- Что стало с тем человеком, которого остановил мистер Пископо?

- Он умер, мэм.

- Кто это был?

- Мы не знаем. При нём не было бумаг. Отпечатки в картотеке отсутствуют. Истинный Джон Доу. Сдадим в архив. - Он выражался по существу.

- Вы случайно не поймали его подельника?

- Нет, он испарился. Видимо у него была машина.

- Спасибо, офицер, и всего хорошего. - Коп ушёл.

- Кто Джон Доу, что значит отпечатки?

Когда Эмили всё объяснила, Мамикон напомнил ей, что желает получить свою одежду. Кивнув, она вышла на кухню и вернулась с одеждой, кинув охапку на постель.

- Кровь я отмыла, но штаны починить невозможно.

- Ничего, Эмили. Не знаю, как благодарить тебя за всё.

- Не стоит беспокоиться, Мамикон. Не выношу упрямцев.

- Что такое «упрямцев»?

- Упрямый… ну, осёл упрямый.

Он ничего не сказал. Оставшись один, он перевернулся на голый живот и соскользнул на ноги – зад пронзила острая боль. Оказалось, он не может приподнять правую ногу, чтобы продеть в трусы, не может и нагнуться, чтобы попробовать то же с сидячего положения. Сделав три попытки, он обнаружил на трусах кровь. Положение стало безысходным, как и предупреждала Эмили. Он не стал ложиться обратно из боязни испачкать постель капающей из раны кровью, а надеть трусы не представлялось возможным. Не в состоянии одеться, он встал на бельё, чтобы не замарать ковёр.

- Эмили.

Остановившись в дверях, она заглянула комнату. Он стоял голый у постели, прикрываясь руками.

- Я… я…

Не издав и звука, она впорхнула в ванную и вынесла оттуда банное полотенце – обмотать ему вокруг бёдер, прижав ещё одно поменьше к кровоточащей ране.

- Ты – большой капризный ребёнок. Почему ты не сделаешь то, что надо, ну хоть раз! - Развернув его к кровати, она стала осторожно опускать его. - Ложись на спину, пока я прижимаю сложенное полотенце, я уйду, когда ты уляжешься… вот так.

- Прости за беспокойство, Эмили…

- Шш, Мамикон, всё в порядке. Ты просто не знаешь, как позволить тем, кому ты небезразличен, помочь тебе. И вот что я скажу, только не злись: перестань в этих обстоятельствах стыдиться передо мной своей наготы. Прошлой ночью тебя могли убить, ты был бы мёртвым – какая тогда была бы разница, видела я тебя голым, или нет? Ты жив и будешь жить впредь. За это ты платишь лишь тем, что незнакомец, то есть врач, да ещё хороший друг, женщина, видели тебя голым. И что с того, Мамикон, неужели это слишком высокая цена?

- У тебя на всё есть слова, Эмили. Я буду вести себя тихо и делать, что ты говоришь, ладно?

Наклонившись, она поцеловала его в лоб. - Если кровотечение не прекратится, я вызову доктора, но швы ты кажется не порвал.

Кровотечение прекратилось. Она сменила окровавленную повязку, пока та не присохла к ране. Мамикон не протестовал. Затем, выбрав из шкафа платье, она объявила, что хотела бы в одиннадцать сходить на обедню, если Мамикон не против остаться на часок один. Он согласно помахал рукой. Мамикон слушал, как она плескалась в ванной комнате – она вышла оттуда, вся сияя, в красивом чёрном платьице. Звуки, раздававшиеся из ванной, привели Мамикона в восторг.

- Прости, я слышал звук воды из ванна, и кажется это душ. Это так?

- Ну да, а что?

- То есть – у тебя душ в квартире?

- Ну конечно, Мамикон! Я плачу двадцать четыре доллара в месяц за эту квартиру. Чего же ты хотел? У тебя что, нет душа?

- Нет. У меня ванна. Я принимаю душ вечером по субботам в душевой у вокзала Дадли. Вчера перед встреча с тобой я принял душ. Скажи мне, Эмили, а сколько тебе надо время, чтобы греть воду?  У меня – полчаса.

- Боже, Мамикон, мне не надо греть воду. Горячая вода постоянно поступает из котла в подвале здания. Бедненький, ты наверно живёшь в квартире с холодной водой…

- А как вода не брызгать вокруг, когда ты принимай душ?

- Вокруг ванны занавеска. Вот когда ты сможешь передвигаться, увидишь всё сам. А теперь отдохни, я покормлю тебя, когда вернусь из церкви. Пока. - Она снова поцеловала его в лоб.

Проснувшись, Мамикон увидел её сидящей на стуле у кровати и наблюдающей за ним. – Ну, соня, хорошо отоспался? Ты в порядке?

Глядя на её улыбающееся лицо, он кивнул и протянул руки. Она подалась навстречу, окунувшись в долгое объятие, прижимаясь гладкой кожей к его щетине. Никто из них не отстранился – Эмили наконец оторвала ноги от пола и растянулась поверх одеяла рядом с ним. Мамикон нежно помассировал ей спину, и они начали целоваться. Они стали было возбуждаться, но Эмили прошептала, что он нездоров и ему следует лежать смирно. Никак не отреагировав, он ещё крепче сжал ее в объятиях. Она сказала что-то насчёт еды – он не оставил её, продолжая целовать с ещё большим пылом. Он держал её в плену до тех пор, пока она не объявила, что хорошо бы снять платье, пока оно окончательно не помялось. Он отпустил её. Стянув с себя платье через голову, Эмили сбросила туфли и подошла к нему в комбинации. Мамикон покачал головой, потянув за край комбинации. Отступив на шаг и отвернувшись, она высвободила чулки из застёжек пояса и повернулась к нему, всё ещё в комбинации. Он приподнял для неё одеяло – прильнув к нему, она взвизгнула, а Мамикон снова стал массировать ей спину. Он заметил, что пульсация раны сникла по мере того, как кровь в его теле сосредоточилась в ином пристанище.

- Это несправедливо – я голый, а ты одета, - прошептал он ей в ухо. Она казалось ждала этого. Извиваясь под покрывалом, не без его помощи она выскользнула из нижнего белья.

- Мамикон, я… я… этого никогда не делала. Я… у меня может…

Вместо ответа он накрыл её тело своим, уняв долгим поцелуем. Минут пять они тёрлись друг о друга - её накал всё возрастал, зубы скрежетали, глаза закрылись, наконец она испустила протяжный стон, сопровождаемый судорожным трепетом бёдер: - Давай, вложи его, ты мне нужен, - у неё перехватывало дыхание. Раздвинув ей ноги, Мамикон любовно отыскал влажное устье. Она снова впала в исступление. Несмотря на её встречные движения с очевидным намерением заключить его в себя, Мамикон сдерживался. Он не хотел заканчивать для неё этот опыт внезапной, острой болью. Он не забыл свои неуклюжие безыскусные потуги во время брачной ночи со своей малышкой-женой, и ещё – гортанные крики Гюзель, когда курд лишал её девственности.

- Пожалуйста… пожалуйста… Мамикон…. пожалуйста… если ты меня любишь…

Она извивалась и вздымалась под ним, но Мамикон продолжал сдерживать себя, хотя уже касался её плевы, но без нажима. Даже там ему было тесно из-за сочетания своего размера и её нетронутости. Ему не составляло труда оттягивать облегчение – ему всегда удавалось доводить до истощения и Агавни, и Гюзель, при необходимости не кончая в течение целых двух, а то и трёх часов. Наконец она пережила продолжительную кульминацию, стоны ослабли, перейдя во вздохи, она сникла, и кровь отлила от её лица. Мамикон отвёл член и обнял её, поглаживая волосы – её брови и всё тело искрились от пота. Она заснула в его объятиях. Мамикон пребывал в мире со всем сущим, если не считать, что рана стала пульсировать с двойной силой.

- Теперь я забеременею? - первым делом спросила она, улыбнувшись ему, когда открыла глаза спустя три часа.

Улыбнувшись в ответ, он покачал головой: - Я не оставил в тебе семя. - Не зная американских слов для выражения нежности, Мамикон обратился к немецкому в качестве ближайшего иностранного, который она возможно могла понять: - Mein Liebling, я не нарушил твой Jungfernschaft.

Она удивлённо улыбнулась: - То есть после всего этого я всё ещё не падшая женщина? Придётся учить тебя английскому, чтобы не строить догадки о том, что ты там говоришь по-немецки.

Он поцеловал её, они оба снова раззадорились, но она вдруг села в постели, прикрыв руками груди и объявив, что умирает с голоду и сейчас принесёт поесть. - Закрой глаза, я накину на себя что-нибудь, - потребовала она.

Вернувшись из кухни в комбинации и тапочках, она принесла ему на подносе чашку куриного бульона и два сэндвича с ветчиной. Не дав сесть, она подложила ему под спину подушки и покормила с ложечки. Затем принесла и себе бульону и сэндвич, и они стали жевать, не разговаривая.

Убрав подносы на кухню, она присела на край кровати спиной к Мамикону, стянула с себя комбинацию и снова залезла в постель, прижавшись к нему, чтобы согреться.

- Я ведь не сделал тебе больно?

Поцеловав, она крепко сжала его в ответ: - Я не сознавала, до чего прекрасен может быть секс. Знаешь, меня воспитали в строгости, и мама всегда предостерегала меня о недопустимости быть плохой девочкой и о дряных мальчишках. Мальчишки выросли в мужчин, но я так и не смогла провести между ними грань. У меня появлялись ухажёры, Мамикон, но я видимо отпугивала их, потому что была образованней и не позволяла себя поцеловать.

- Почему позволила мне?

- В моей жизни настало время, когда от надежд найти правильного мужчину начинаешь переходить к смирению старой девы. Именно тогда, где-то год назад, я заметила тебя за разгрузкой в переулке, увидела твоё большое крепкое тело и то, как ты перекидывал ящики как игрушки, и подумала, интересно, какой он человек? Честно говоря, Мамикон, у меня потом бывали про тебя неприличные грёзы. Те есть, на самом деле я давно познала тебя. Потом произошёл тот случай с полицией, и я сразу привязалась к тебе, потому что ты был прям и одновременно… такой тихий…

- Ты думаешь, я правильный мужчина?

- Да, Мамикон, с тех самых пор, как я поняла, что у тебя традиционные манеры и увидела, что ты не раздеваешь меня взглядом… как большинство мужчин.

- Я простой развозчик. А ты – учительница…

- В этой стране такие вещи не в счёт. Главное – кто ты есть.

Мамикон подумал, что она сама себя в этом убеждает, но не стал зацикливаться. Он прильнул к ней в поцелуе, взяв в руку грудь и нежно поглаживая сосок определённым образом, от которого восставал член – не то, чтобы он нуждался в дополнительном возбуждении. Оседлав его, она стала ритмично покачиваться, пытаясь вонзить его в себя, забыв о раненной ягодице. Мамикон нежно перевернулся вместе с ней, оказавшись меж её бёдер. Всё повторилось заново: вначале трение по поверхности – кульминация, затем внешнее проникновение – кульминация, её безудержные попытки поглотить его своим лоном – кульминация, кульминация, кульминация и… всеисчерпывающий коллапс. Мамикон и в этот раз удержал себя, хотя пришлось напрячь всю свою волю, чтобы не излиться в неё в ответ на её ненасытные телодвижения, мольбу, влажный жар. Она свернулась калачиком на боку, прижавшись к нему задом, уместив его вздыбленное достоинство вдоль промежности. Когда её дыхание улеглось во сне, Мамикон осторожно подвинулся к краю кровати, опустил колени на пол, не побеспокоив её, и встал, опёршись на левую ногу. Найдя в коридоре ванную комнату, он неспеша ознакомился с чудесами современного душа. Затем, превозмогая боль, залез обратно в постель, заключил её в свою колыбель и тоже заснул.

Его разбудили нежные протирания гениталий тёплым полотенцем. Она была в банном халате.

- Я приняла душ и подумала, что и ты не прочь обмыться. Если бы я спросила, ты наверняка не дал бы умыть тебя.

Мамикон удивился своим ощущениям. Он вовсе не стеснялся, ему даже нравилось внимание, которое она ему оказывала. Какая женщина! Неужели все американки были, как Эмили? Он улыбнулся ей. Перевернув его на живот, она обмыла ему спину, сменила повязку и накрыла его одеялом. Она устроилась на стуле, и они смотрели друг на друга несколько минут, прежде чем возникла необходимость в словах.

- Формально я всё ещё девственница, так, Мамикон?

- Да. Было бы больно и кровь, если бы ты лишилась… девства?

- Девственности. - Она улыбнулась. - Не знаю, как к этому отнесётся отец Малвейни, когда я расскажу ему.

- Скажешь… отцу?

- Мамикон, я католичка и обязана исповедаться в грехах моему духовнику.

- Ты должна сказать, что была голая с мужчина?

- Конечно. Боюсь, после всех этих лет мой добрый пастырь будет в шоке.

- Зачем говорить ему о подробности? Я тоже исповедуюсь – в армянской церкви мы просто говорим «я согрешил», и священник просит Бога об отпущении. Это – моё личное дело с Богом.

- И тут личное, Мамикон. Я открываюсь только исповеднику. Он никому больше не скажет. Он должен знать, чтобы решить, что мне делать ради искупления. Мы по-разному отвечаем за разные грехи. Это называется епитимья.

- Но ведь священник – мужчина.

- Он – человек Бога на зеле. И мне стыдно, когда я исповедуюсь.

Мамикон покачал головой: - Я чувствовал, что моя страсть к тебе – ошибка. Теперь я знаю, что это так. Надеюсь, ты простишь меня.

- Ради Бога, какой же ты дурак! В тебе больше ханжества, чем у моей тётушки в Чикаго, старой девы. Будешь так продолжать, и я тебя больше никогда не поцелую.

Настала очередь улыбнуться Мамикону: - Такая цена я платить не буду.

Продолжение следует 20 июня.

© 2012 перевод с английского: Арташес Эмин

Иллюстрации: Наира Мурадян (специально для Медиамакс)

Роман Джека Ашьяна «Мамикон» публикуется на сайте Mediamax.am при поддержке Государственной комиссии по координации мероприятий в рамках 100-летней годовщины геноцида армян.